Кэтрин Мур
Грядет тьма
(Составитель А.Бурцев)
УТРО СУДНОГО ДНЯ
Глава 1
Спустя какое-то время я стал постепенно привыкать к покачиванию автобуса, который резво мчался по неровностям асфальта. Иногда, когда автобус встряхивало чуть сильнее, пылинки поднимались с моих джинсов. Даже в жарких сумерках можно было увидеть грязь из садов Огайо под моими ногтями. Я в трауре, подумал я. Спросите меня, почему я ношу черное? Я в трауре по своей жизни. Это... что? Ах да, Маша в «Морской чайке».
Старый автобус дребезжал и ужасно вонял. Воздух внутри был пропитан людским потом и запахом отравы для насекомых. Правительство предоставляло средства борьбы с вредителями для защиты посевов, чтобы пресечь миграцию вредных насекомых на территорию Иллинойса. Это также отпугивало блох и вшей среди пассажиров, на которых многие просто перестали обращать внимание. Если бы это было так, мы бы не были жнецами.
Я уже привык к тряске и запаху, немного откинулся назад, закрыл глаза и задремал. Вдруг в автобусе внезапно началась какая-то суматоха. Кто-то бесцеремонно залез ко мне на колени и оперся на мои плечи. Люди окружили меня со всех сторон, они смеялись и кричали. Я очнулся в полном недоумении от происходящего.
Но пассажиры так придавили меня к стеклу, что я едва мог пошевелить руками. Прижатый к окну щекой и ухом, я почувствовал, что галдеж нарастает. Буквально все пассажиры перелезли на сиденья с моей стороны салона, чтобы заглянуть в окна. Автобус накренился влево. Большинство кресел через проход были пусты. Я изо всех сил пытался высвободить руки.
— Да слезьте вы, наконец, с меня, — прорычал я.
— Успокойся, Рохан, — ответил мне кто-то.
— Я сказал — убирайтесь к чертовой матери.
— Заткнись и выгляни в окно.
Давление на голову немного ослабло, и мне удалось посмотреть сквозь пыльное стекло в жаркую темную ночь. Примерно в километре от нас виднелся большой экран открытого кинотеатра — достаточно огромный, чтобы девушка на нем выглядела больше, чем в жизни, даже на таком расстоянии. На мгновение, увидев ее там живой и в движении, я подумал, что все еще сплю.
— Миранда! — сказал кто-то и пронзительно свистнул.
— Ты только посмотри! Посмотри на нее!
— Ну и дрянь же она была...
Я подумал, ну и ну. Покойный Цезарь мне тебя оставил объедком[1], — это была Миранда, и кто бы мог подумать? До самой ее смерти, кто бы мог подумать?
— Притормози, — крикнул кто-то водителю.
Он не обратил на это никакого внимания. Автобус продолжал движение. Наша колымага тащилась по дороге раздражающе медленно. Когда мы проезжали мимо, экран, казалось, поворачивался в сторону, но медленно, слишком медленно. Я знал этот фильм и знал эту сцену. Я помнил, что должно произойти в следующую секунду или две, и не хотел на это смотреть, но ничего не мог с собой поделать. Даже если бы я отвернулся или зажмурил глаза, цвет и движения этих теней в полукилометре от меня продолжали бы жить в моем воображении. Я слишком хорошо знал этот фильм.
И вот огромная дверь позади Миранды распахнулась, и в роскошно обставленную комнату вошел мужчина. У него были спортивные плечи, мощная шея и быстрая, резвая манера двигаться. Его черные волосы были подстрижены так коротко, что напоминали нарисованную на голове шапочку, которая, по мнению всех критиков, имела очень красивую форму. Жаль, что внутри было абсолютно пусто.
Кто-то из пассажиров, сгрудившихся вокруг меня, закричал:
— Эй, Рохан, как он похож на тебя!
А другой в ответ ему рыкнул свирепым низким голосом:
— Заткнись!
Я пропустил эти реплики мимо ушей. Я смотрел, как молодой Рохан, моложе меня сегодняшнего на четыре года, подошел к жене, обнял ее сзади за талию и сцепил ладони на животе. Она положила голову ему на плечо. Это было похоже на то, как два прекрасных, величественных бога любят друг друга, более яркие, чем земная жизнь, и очень далекие в своем божественном существовании. Цвета и формы сверкали в волшебной комнате, где они стояли, не тронутые ни горячим ночным воздухом, ни временем или пространством.
Экран медленно разворачивался в сторону, когда мы ехали по пыльной дороге. Пара в ярко окрашенной комнате становилась все уже и тоньше, пока не превратилась в ослепительную вертикальную линию, а затем и вовсе исчезла.
А потом они исчезли насовсем.
Но только не я. Миранда исчезла. Она была вне времени, и, возможно, это было хорошо, учитывая, как она умерла. Но что касается меня, то я словно попал в ловушку в старой колымаге, беспомощно удерживаемый воспоминаниями, пока автобус пылил вперед, а волны моей памяти сужались и истончались, пока не превратились в ту ослепительную линию. Линию, которая исчезла, унося с собой Миранду.