— Помолчи, — шикнул на нее Рой. — Ляг и перестань пререкаться. Рохан и Кресси справятся. Мы почти у цели. — Он бросил на меня решительный взгляд. — Не спорь, — проговорил он. — У вас нет времени, идите.
Мысленно я рассмеялся, сравнивая свежеиспеченного Роя с безответственным Роем недельной давности, который никогда не принимал решений потому, что ему было так легче жить. Я снова подумал о «Перекрестке» и коротко улыбнулся ему.
— Мы уже идем, — сказал я. — Позаботься о ней.
Кресси уже подняла коробку с земли.
— Она не такая тяжелая, — пробормотала она. — Я одна смогу нести.
Я отстранил ее и взялся здоровой рукой за одну из ручек.
— Вместе мы пойдем быстрее, — заметил я. — Неудобно бежать, держа его обеими руками. Пойдем.
Странно бежать, не чуя земли под ногами. Как будто во сне. Мы пересекли темную улицу, слегка раскачиваясь, потому что бежали не в ногу. Мимо проносились клубы дыма, и, как ни странно, на улице вообще никого не было, кроме нас. И совсем рядом, и вдалеке были слышны выстрелы. Крики и вопли наполняли ночь, но здесь мы бежали в реальности, похожей на сон.
Мы были в шаге от церкви, когда раздался резкий треск за спиной, и я почувствовал, как что-то сильно ужалило меня в ногу. От удара я начал падать. Почувствовал пронизывающий жар, который был очень холодным, или это холод был очень горячим, сверлящим мое бедро. Нога у меня отнялась.
Падая, я увидел перепачканное лицо Кресси, которая обернулась ко мне с ужасом и удивлением. Немного придя в себя, я нащупал под рукой траву. Я лежал на чьей-то темной лужайке буквально через дорогу от церкви.
Я приказал Кресси:
— Давай же, вперед!
Она ухватилась за вторую ручку, подняла ящик двумя руками перед собой и побежала, не проронив больше ни слова. Я сидел обессиленный, смотрел на нее и пытался своей мольбой возвести некую магическую защитную стену вокруг нее и ее бесценного груза. Если она упадет, то разобьет и ящик с предохранителем. Все будущее Соединенных Штатов Америки сосредоточилось в этом футляре. Вся судьба каждого штата и округа, каждого города, фермы или городка, крохотные судьбы людей — все сплелось в этом устройстве. Подумалось, что если бы она встряхнула его, то все бы сейчас почувствовали землетрясение. Даже я. Потому что я был рядом.
Я сидел на клочке темной травы с растоптанным кустом герани. Ночь вокруг меня пропиталась сильным запахом раздавленных листьев. Так пахла кровь, гарь и порох. Я осторожно ощупал ногу, чтобы понять, насколько серьезна рана.
Звук приближающихся ко мне быстрых шагов, которые громко хрустели на битом кирпиче по мостовой, заставили меня поднять голову. Потом я увидел знакомую клетчатую рубашку.
В ноге у меня вдруг запульсировало, как будто рана знала, кому она должна быть благодарна своим появлением. Я был совершенно уверен, что не в ноге дело. Гатри меня не видел. Он даже не догадывался, что я здесь. Его взгляд неотрывно следил за Кресси, которая бежала к храму в пыльной розовой юбке сквозь клубы дыма с судьбоносным футляром.
Не издав ни звука, я сунул руку в карман и достал пистолет. Потом оперся на согнутое здоровое колено для более точного прицеливания своей левой неповрежденной рукой. Кровь уже стекала по ноге, и в голове появился неестественный высокий, нарастающий гул, который отдавался в ушах странно и по-новому. Я подумал, что через миг потеряю сознание. Но у меня было дело, которое я должен был завершить. Дело, которое я должен был завершить еще там, на площади, когда он предложил мне сдаться. Я должен был убить его еще тогда.
Он был близко — перебегал в мою сторону через улицу. Даже стреляя левой рукой, я должен был попасть в него, если только удача не отвернется от меня. Но, держа палец на спусковом крючке, я вдруг перестал целиться, наблюдая за Гатри.
Он остановился в замешательстве. Стоял с опущенными руками, потерявший сам себя из-за какого-то своего внутреннего бунта.
Этим бунтом была Кресси, которую он должен был застрелить.
Я видел, как его рука с пистолетом поднялась. Но оружие само не подчинилось ему, вернее, его рука вышла из-под контроля. Ствол медленно опустился. Он молча стоял, глядя, как она убегает и как ее волосы развеваются на ночном ветру. В полумраке я не мог разглядеть его лица, но в каждой черточке читалась мука нерешительности и отчаяния.
Я вспомнил ту темную ночь на стоянке дальнобойщиков, когда мы отбивались от мародеров. Я вспомнил, как Гатри, глядя в свой стакан, проникновенно и мягко говорил о Кресси, о своей жене и прошлом, о том, на что он надеялся, и чего у него никогда не было.
Я подумал, что он не сможет этого сделать. Я наблюдал за ним с каким-то зачарованным вниманием. Я знал, что он обязан выстрелить. Но не мог ему этого позволить. У меня появилось смутное чувство, что Гатри оказался на своем собственном «Перекрестке», в центе своей собственной жизни, и должен сам принять решение — на чьей стороне он находится. Он имел право выбирать сам, без чьего-либо вмешательства. Важно было, чтобы он сделал свой выбор без посторонней помощи.