— Подожди до вечера, — бросил он, уходя, через плечо.
Смуглый пропустил белобрысого вперед и пошел сзади. Во всяком случае Дэнтон получил отсрочку.
Все направились к дверям. Дэнтон вспомнил о своей работе и пошел за другими. В дверях галереи полицейский в желтой одежде (была специальная рабочая полиция), проверял номера.
— Не отставай, — сказал он Дэнтону.
— Ого! — воскликнул он, увидев его синяки. — Кто это разукрасил вас?
— Это мое дело, — возразил Дэнтон.
— А зачем опаздываете? — огрызнулся человек в желтом. — Смотрите!
Дэнтон не ответил. Он был чернорабочий машинный раб. На нем была надета синяя блуза. Даже законы о драках и увечьях не имели силы по отношению к таким, как он. Он опустил голову и прошел к своему прессу.
Кожа на лбу, на щеке, на затылке болела. Ушибы вздувались синяками, набухали запекшейся кровью. Дэнтон был как будто в какой-то странной летаргии, и повернуть рычаг пресса — было для него сейчас все равно, что поднять тяжелую свинцовую гирю. Оскорбленное самолюбие тоже было в ушибах и царапинах. Что именно произошло в последние десять минут? Что произойдет дальше? Нужно было обдумать это серьезно, а он мог думать только несвязными отрывками мыслей.
Он не мог опомниться от тупого удивления. Все его обычные идеи были ниспровергнуты. До сих пор он рассматривал безопасность от физического насилия, как основной элемент человеческой жизни Это, действительно, было так, пока он состоял в зажиточном классе, носил приличный костюм, был собственником и имел право на социальную защиту. Но кто захочет мешаться в драки рабов труда? Конечно, никто. В мире подвалов не было права, была только сила. Весь закон и вся государственная машина стали для этих классов орудием гнета, высоким барьером, который загородил от них собственность и наслаждение, и больше ничем. Грубая сила, — эта стихия, в которой проходит вся зоологическая жизнь и от которой мы защитиль сотнями разных плотин нашу хрупкую культуру, — грубая сила хлынула снова в сырые подвалы и затопила их. Здесь было кулачное царство. Дэнтон уткнулся на те же основные элементы — силу, хитрость, упорство, суровую дружбу, какие господствовали в самом начале культуры.
Машина изменила ритм, мысли Дэнтона оборвались.
Через минуту он стал думать снова. Как быстро случилось все это! Он не питал никакой особенной злобы против этих людей, хотя они и поколотили его. Он получил ушибы — и вместе урок. Он видел теперь совершенно ясно, откуда возникла эта ссора. Он поступил по-дурацки.
Высокомерие и отчужденность — это привилегия сильных. Но павший аристократ, который все еще предъявляет свои бессильные претензии, это, конечно, самое жалкое зрелище в мире. Боже милостивый, какое же право у него презирать этих людей?
Отчего эти мысли не пришли ему в голову часов пять тому назад? Что случится опять после работы? Он не мог сказать — что, — не мог даже вообразить. Ибо он не мог представить себе, как мыслят эти люди. Он ощущал их враждебность или равнодушие. В воображении у него смутно мелькали новые картины позора и насилия. Где бы достать оружие? Он вспомнил, как напал на гипнотизера. Но здесь не было ламп с резервуарами. На глаза не попадалось ничего подходящего.
Одно время Дэнтон думал о том, чтоб тотчас же после работы броситься наружу и выскочить на городские пути. Но помимо чувства собственного достоинства его удержала также мысль, что все равно придется завтра вернуться обратно. Он заметил что остролицый и белобрысый о чем-то совещаются и поглядывают в его сторону. Вскоре после того они подошли к смуглому, который все время упорно поворачивался к Дэнтону своей широкой спиной.
Наконец, наступил и второй перерыв. Человек с маслянкой быстро остановил свой пресс и повернулся кругом, вытирая рот рукой. В его глазах было выражение спокойного ожидания, как будто он был в театре.
Теперь наступил кризис. Нервы Дэнтона напряглись до чрезвычайности. Он решил защищаться при всякой новой обиде. Он тоже остановил свой пресс и повернулся, чтобы итти. С насильственно-спокойным лицом он вышел из подвала, пошел по коридору мимо ящиков с золою и тут неожиданно заметил, что он оставил свою куртку возле пресса в подвале: в подвале было жарко, и рабочие снимали куртки во время работы. Пришлось вернуться. Дэнтон столкнулся с белобрысым лицом к лицу.
Остролицый был тут же. Он оживленно спорил со смуглым.
— А надо бы ему съесть, — говорил остролицый. — Надо бы, надо бы…
— Не надо, оставь его, — возражал смуглый.
На сегодня, очевидно, Дэнтон был свободен. Он прошел по коридору и поднялся по лестнице на городские пути.
Яркий свет и уличная суета почти ошеломили его. Он вспомнил о своем разбитом лице и стал дрожащими руками ощупывать свои синяки. Потом прошел на самую быструю платформу и сел на скамью, отведенную для чернорабочих.
Мысли его двигались вяло. Он перебирал неторопливо все трудности и опасности своего положения. Что они сделают завтра? Что скажет Элизабэт, когда увидит его синяки — Дэнтон не знал, и ему было почти все равно. Внезапно чья-то рука легла ему на плечо.
Он повернулся и увидел своего смуглого врага, который сел рядом на ту же скамью. Дэнтон даже вздрогнул. Нет, разумеется, этот не посмеет его тронуть на улице, перед толпой.
На лице у смуглого уже не оставалось никаких следов драки. Он глядел на Дэнтона без злобы, и даже скорее с уважением.
— Позвольте, — заговорил он, но без всякой грубости.
Дэнтон понял, что новой драки не предвидится. Он молча ждал, что будет дальше. Смуглый, очевидно, приискивал слова.
— А я бы… сказал… к примеру… так… — выговорил он, наконец, потом замолчал — и, явно, подыскивал слова.
— А я бы… сказал… к примеру… так…
И вдруг он оборвал эту тягучую увертюру.
— Моя вина, — воскликнул он и положил свою грязную руку на грязное плечо Дэнтона. — Ей богу, моя! А вы — человек благородный. И мне очень жаль, что так вышло. Вот это я и хотел сказать.
Дэнтон увидел, что этот человек — не только драчун и забияка, но в нем есть и кое-что другое. Он немного подумал и проглотил свою гордость, как нечто совершенно ненужное.
— Ведь я не хотел вас обидеть, — сказал он, — когда не взял вашего хлеба.
— Какая обида? — подхватил смуглый тотчас же. — Ведь я понимаю. Но только вышло это перед Беляком и его подлецами, ну и пришлось пойти в кулаки.
— И я, — заговорил Дэнтон, — я тоже дурак порядочный.
— Ага! — сказал смуглый с видимым удовлетворением, — вот это правильно. Руку!
Они пожали друг другу руки. Платформа промчалась мимо лечебницы личного массажа. Весь нижний этаж по фасаду состоял из зеркал, искусно подобранных так, чтобы вызывать у прохожих желание немедленно исправить черты своего лица.
Дэнтон уловил на-лету два отражения, свое собственное и своего нового друга: оба были искажены, сплюснуты. Лицо Дэнтона мелькнуло было, раздутое, однобокое, в крови. Гримаса неискренной любезности красовалась на этом лице. Волосы были спущены на подбитый глаз. Лицо смуглого товарища как будто состояло из одних только губ и ноздрей. Соединенные руки тянулись между ними, как мост. Это видение мелькнуло и исчезло.
Смуглый все тряс руку Дэнтону и повторял не очень связно, что с благородными людьми он любит и сам по благородному… Зеркало снова передразнило их — и Дэнтон, наконец, отнял свою руку. Смуглый задумался, потом сплюнул на платформу и вернулся к началу своей речи.
— А я бы сказал… к примеру… так, — повторил он опять, потом замолчал, пристально взглянул на свои сапоги и покачал головой.
Дэнтон заинтересовался.
— Что такое? — спросил он с внимательным видом.
Смуглый, наконец, собрался с духом, схватил Дэнтона за руку и заговорил с ним уже совсем по-дружески.
— Позвольте, — начал он. — Ежели правду сказать, какой вы боец? И начать-то не знаете. Убьют вас до смерти, пока вы поворотитесь. Руки у вас хуже граблей.
Он энергично выругался и подождал ответа, но ответа не было.