Больше всего эта ситуация напоминает ту специфическую вину, которую каббалисты называют «обособлением Шекины», приписывая ее Ахеру — одному из тех четырех раввинов, которые, согласно знаменитой притче Талмуда, изложенной в Аггаде, вошли в Пардес (то есть мир высшего знания): «Четыре раввина: Бен Аззари, Бен Зома, Ахер и Акиба, говорится в притче, — вошли в Рай.. Бен Аззари лишь бросил взгляд и умер… Бен Зома посмотрел и лишился рассудка… Ахер стал срезать веточки, равнин же Акиба вошел и вышел, цел и невредим».
Шекина является последней и высшей из десяти Сефирот, или признаков божественности, она воплощает само божественное присутствие, его проявление или его обитель на земле — его «слово». «Обрывание веточек» Ахера каббалисты сравнивают с грехопадением Адама, который вместо того, чтобы созерцать целостную Сефирот, предпочел лицезреть лишь самую высшую из них — Шекину, изолировав ее от остальных, и тем самым отделил древо познания от древа жизни. Как и Адам, Ахер олицетворяет человечество, поскольку, выбрав познание и превратив его в свою судьбу, он тоже изолировал познание и слово, являющиеся лишь наиболее завершенными формами проявления Бога (Шекины) от других Сефирот, в которых он та же являет свое откровение. Риск как раз и состоит в том что слово — то есть сам акт выявления и раскрытия — отделится от самого явленного и обнаруженного и получит самостоятельное бытие. Явленное и продемонстрированное, став совместным и открытым для всех, — отделяется от самого явленного и встает между ним и людьми. В этой ситуации обособления Шекина теряет свою благую силу, и она становится пагубной (каббалисты говорят: «она вбирает в себя молоко зла»).
В этом смысле обособление Шекины символизирует ситуацию нашей эпохи. И действительно, если в прежней исторической ситуации отчуждение коммуникативной сущности человека основывалось на допущении, которое выступало в качестве консолидирующего общего основания, то в обществе спектакля как раз сама способность общения, сама совместная сущность (т. е. язык) обособляется в независимую сферу. Коммуникации препятствует сама возможность общения; людей разделяет то, что их объединяет. Журналисты и властители масс–медиа являются своего рода новым духовенством этого отчуждения человека от его языковой природы.
В действительности в обществе спектакля обособление Шекины достигает своего апогея, ибо здесь язык не только образует автономную сферу, но он ничего больше и не выявляет — или, точнее, выявляет ничто обо всем. В нашем языке нет ни Бога, ни откровения, ни самого мира, но в этом предельном нигилистическом разоблачении сам язык (языковая природа человека) по–прежнему остается сокрытым и обособленным и, таким образом, он в последний раз обретает способность безмолвно определять предназначение в некоей исторической эпохе и в неком новом историческом состоянии — в эпоху зрелищ, или в эпоху завершенного нигилизма. Поэтому власть, базирующаяся на допущении какого–либо последнего основания, пошатнулась сегодня на всей планете, и земные царства одно за другим стремительно двигаются к режиму зрелищной демократии, в которой само государство как некая форма приходит к своему завершению. Значительно сильнее, чем экологическая необходимость и технологическое развитие, к общей, единой судьбе народы мира подталкивают именно отчуждение языкового бытия, изгнание каждого народа из его жизненного прибежища — языка.
Но именно по этой причине наша эпоха — это то время, когда у людей впервые открывается возможность обрести опыт собственной лингвистической сущности — не того или иного высказанного в языке, но опыт самого языка, где важны не те или иные утверждения, но важен сам факт — сама возможность речи. Современная политика и есть тот самый разрушительный всепланетарный ехреrimentum linguae[39] который повсюду опустошает и выхолащивает традиции и верования, идеологии и религии, идентичности и сообщества.
39
Лингвистический эксперимент (лат.) — имеется в виду отсылка к вавилонскому языковому эксперименту, опыту.