Устройство труда было синонимом устройства мира. От очевидности его краха захватывает дыхание, как только подумаешь, какими последствиями это чревато. Труд сегодня скорее связан с политической необходимостью в производстве производителей и потребителей, в спасении любыми средствами трудоцентричного мироустройства, чем с экономической необходимостью в производстве товаров. Производство самого себя скоро станет основным занятием общества, в котором производство утратило свой объект: подобно плотнику, лишенному своей мастерской, который в отчаянии принимается строгать самого себя. Отсюда и весь этот спектакль, в котором молодые люди учатся правильно улыбаться, готовясь к собеседованиям, отбеливают зубы в надежде на успех, ходят вместе в ночные клубы для стимуляции корпоративного духа, учат английский для продвижения в карьере, разводятся или женятся, чтоб подбодрить себя для новых свершений, участвуют в театральных воркшопах, чтобы стать лидерами, или в практиках по «личностному развитию», чтобы лучше «разрешать конфликтные ситуации». Ибо именно самое интимное «личностное развитие», как утверждает один гуру, «способствует большей эмоциональной устойчивости, большей открытости в отношениях с другими, лучшему контролю и использованию интеллектуальных способностей, а значит, и повышению экономической эффективности».
Все это копошение этого маленького мирка, натаскивающего себя на «естественность», стоя на задних лапках в ожидании, что ему перепадет какая-нибудь работа, происходит из попытки спасти трудоцентричное мироустройство через этику мобилизации. Быть мобилизованным означает относиться к работе не просто как к занятию, а как к жизненному шансу. Если безработный избавляется от пирсинга, делает приличную стрижку и строит проекты, значит, он серьезно работает над своей, как принято говорить, «нанимабельностью», значит, он мобилизован. Мобилизация есть то легкое отлипание от самого себя, тот маленький отрыв от всего, что составляет твое нутро. Это то условие отчуждения, при котором «Я» может быть превращено в субъект труда, при котором становится возможным продать самого себя, а не свою рабочую силу, и получать вознаграждение не за то, что ты делаешь, а за то, что ты есть, за твое тонкое владение социальными кодами, за твои таланты в общении, за твою улыбку и манеру представляться. Такова новая норма социализации. Мобилизация накрепко спаивает две противоречивые стороны труда: при таком порядке люди участвуют в собственной эксплуатации и эксплуатируют любое стремление к участию. В идеале, мы сами себе становимся маленьким предприятием, своим собственным шефом и своим собственным продуктом. Неважно, работаешь ты или нет, главное — накапливать контакты, компетенцию, расширять свои «сети», одним словом, аккумулировать «человеческий капитал». Всепланетный призыв к мобилизации по любому поводу — будь то рак, «терроризм», землетрясение или проблема бездомных — отражает решимость власть придержащих сохранить царство труда в эпоху его физического исчезновения. Таким образом, с одной стороны, современный аппарат производства — это гигантская машина психической и физической мобилизации, высасывания энергии из человеческих существ, ставших избыточными. С другой стороны, это машина селекции, которая предоставляет право на выживание лишь субъективностям, соответствующим норме, и оставляет на произвол судьбы «опасных индивидов», всех тех, кто сопротивляется ей, воплощая собой иной образ жизни. С одной стороны, мы подкармливаем призраков, с другой стороны, оставляем подыхать живущих. Такова собственно политическая функция современного аппарата производства.
Организовываться вне наемного труда и против него, коллективно выходить из режима мобилизации, проявлять жизнеспособность и дисциплину в самом этом процессе демобилизации — вот в чем наше преступление, которое цивилизация не готова нам простить. И вот в чем единственный способ выжить после ее краха.