Круг пятый.
«Меньше товаров, больше солидарности!»
После тридцати лет массовой безработицы, «кризиса», торможения экономического роста нас до сих пор хотят заставить верить в экономику. Хотя, конечно, за эти тридцать лет было несколько передышек: иллюзия 1981–1983 годов, когда мы поверили, что левое правительство принесет народу счастье; иллюзия «Эры Бабла» (1986–1989), когда мы все должны были разбогатеть, податься в бизнес и заиграть на бирже; Интернет-антракт (1998–2001), когда считалось, что все смогут найти виртуальную работу благодаря постоянному сидению онлайн, и когда цветная, мультикультурная, но единая Франция собиралась победить все кубки мира. Что ж, сегодня наш запас иллюзий исчерпан, мы коснулись дна, мы банкроты, если не должники. Зато вот что мы поняли: экономика не в кризисе, экономика — это и есть кризис. Дело не в том, что работы не хватает, как раз наоборот, работа — это излишество. Если задуматься по-настоящему, то не кризис, а экономический рост вгоняет нас в депрессию. По правде говоря, ежедневные литании биржевого курса оставляют нас столь же безучастными, как месса на латыни. И, слава богу, нас таких уже немало — тех, кто пришел к подобным выводам. Не говоря уже обо всем том народе, который пробавляется различными мелкими махинациями и приторговыванием, который уже десять лет живет на пособие по безработице. Обо всех тех, у кого не получается идентифицировать себя с работой и кто живет своими увлечениями. Обо всех задвинутых в ящик, обо всех прячущихся по углам, обо всех, кто работает как можно меньше и кого среди нас становится все больше. Обо всех, кто затронут этой странной тенденцией массового самоустранения, которую еще больше акцентирует пример пенсионеров и циничная сверхэксплуатация подвижной рабочей силы.
Мы не говорим о них, хотя они по идее должны, так или иначе, прийти к похожим выводам. Мы говорим обо всех этих странах и целых континентах, которые потеряли веру в экономику, лицезрев крушения Боингов МВФ и отпробовав почем фунт лиха во Всемирном банке. Вот там-то не обнаружим ничего общего с вялотекущим закатом трудовых призваний на Западе. В Гвинее, России, Аргентине, Боливии происходит всеобщее и жестокое разочарование в этой религии и в ее пастырях. «Что такое тысяча экономистов МВФ, идущих ко дну? — Хорошее начало», — шутят во Всемирном банке. Русский анекдот: «Встречаются два экономиста. Один другого спрашивает: «Ты понимаешь, что происходит?» Тот отвечает: «Подожди, сейчас я тебе все объясню». Первый: «Нет-нет, объяснить-то каждый дурак может, я сам экономист. А я вот тебя спрашиваю: ты сам понимаешь?» Само духовенство уже впадает в ересь и критикует догму. Последнее мало-мальски живое течение так называемой «экономической науки» на полном серьезе называет себя «неаутистской экономикой». Оно занимается отныне разоблачением узурпаций, коварных уловок, поддельных научных показателей, единственная ощутимая роль которых — потрясать монстранцем в ритм разглагольствований господствующих, хоть как-то церемониально обставлять их призывы к послушанию и предоставлять объяснения, как это и полагалось всегда делать религиям. Ведь всеобщее бедствие становится невыносимым, как только предстает в своем истинном виде: без причин и без оснований.
Деньги всюду теряют уважение: и среди тех, у кого они есть, и среди тех, кому их не хватает. Двадцать процентов молодых немцев на вопрос о том, чем они хотят заняться в жизни, отвечают: «стать художником». Работу уже не воспринимают как данность человеческого существования. Бухгалтерские отделы предприятий признают, что не знают, где на самом деле рождается ценность. У рынка уже лет десять была бы плохая репутация, если бы не чрезвычайное рвение и сила его апологетов. Повсеместно элементарный здравый смысл говорит нам о том, что прогресс превратился в кошмар. В мире экономики повсюду прорехи, почище, чем в СССР эпохи Андропова. Всякий, кто обладает маломальскими знаниями о последних годах жизни Советского союза, без труда расслышит во всех этих призывах к волюнтаризму со стороны наших правителей, во всех этих вдохновенных эскападах про будущее, нить которого мы потеряли, во всех этих изложениях принципов «реформ» всего подряд первые потрескивания в структуре Стены. Крушение социалистического блока означало не триумф капитализма, а всего лишь падение одной из его форм. Впрочем, развал СССР был делом рук не восставшего народа, а быстро конвертирующейся номенклатуры. Объявив о конце социализма, фракция правящего класса, прежде всего, избавилась от застарелых обязательств, которыми она была связана со своим народом. Отныне она взяла под частный контроль то, что контролировала и прежде от имени всех. «Они делают вид, что платят нам, а мы делаем вид, что работаем», — говорил народ на заводах. «Ну если дело только за этим, так давайте, наконец, прекратим делать вид», — ответила олигархия. Одним достались природные ресурсы, промышленные инфраструктуры, военно-промышленный комплекс, банки, ночные клубы, другим — обнищание или изгнание. Точно так же, как при Андропове уже никто всерьез не верил в СССР, сегодня у нас в залах заседаний, в офисах и цехах никто уже не верит во Францию. «За этим дело не станет!», — отвечают боссы и правители, которые уже даже не пытаются смягчить «суровые законы экономики» и делокализуют завод за одну ночь, чтобы наутро объявить работникам о его закрытии, и не моргнув глазом бросают отряды «Группы оперативного действия национальной жандармерии» на подавление забастовок — как это было в случае со стачкой в «Государственной компании морских путей сообщения» (SNCM) или в сортировочном центре в Ренне. Все убийственные действия власти состоят в том, чтобы, с одной стороны, управлять этим разрушением, а с другой стороны, заложить основы «новой экономики».