«Грядущее восстание» выводит нас из тридцатилетнего периода, в течение которого нам непрестанно твердили, что «невозможно заранее знать, какой будет революция, что ничего нельзя предвидеть». Точно так же как Бланки в свое время выработал планировку эффективных баррикад еще до Коммуны, мы можем определить, какие пути вне нынешней пустыни нам подходят, а какие нет. Поэтому в книге уделяется некоторое внимание и техническим аспектам восстания. Упомянем здесь лишь, что оно фокусируется на способах локального присвоения власти народом, на физической блокаде экономики и на уничтожении полицейских сил.
Книга призывает нас к экспериментальному поиску способов разрыва с состоянием полной управляемости, приспособленности вещей и людей в современном капиталистическом обществе. И всякий, кто отвергает это положение вещей и желает действовать, может встретить эту книгу как товарища, постучавшегося к нему в дверь. Впустив его в дом и поговорив с ним, мы поймем, что должны рассчитывать только на самих себя и соизмерять свои силы с реальностью… И примем решение сформировать коммуну вместе с другими, кто тоже сбросил с себя индивидуальный панцирь, чтобы вместе размышлять, связав свою жизнь с политическим, прийти к действиям, которые помешают нашему «превращению в настоящих обитателей пустыни, вольготно чувствующих себя в ней», как говорила Хана Арендт. Дверь открыта. Она хлопает на ветру товарищеских встреч и грядущего восстания…
Комитет 11 ноября.
Komitetl lnoyabrya. wordpress. сот
Грядущее восстание
С какой бы стороны мы ни смотрели на наше настоящее, оно безысходно. В этом — одна из его главнейших черт! Оно выбивает почву из-под ног даже у тех, кто хочет надеяться до последнего. Любой смельчак, утверждающий, будто знает, что делать, будет тут же разоблачен. И все кругом соглашаются, что дальше будет только хуже. «У будущего больше нет будущего» — такова мудрость наступившей эпохи, которая кажется убийственно нормальной и напоминает состояние духа первых панков.
Сфера политического представления схлопывается на наших глазах. На левом и правом флангах одно и то же ничтожество принимает позы вождей или насвистывает невинные напевы, одни и те же выскочки обмениваются репликами, следуя последним инструкциям своих пиар-отделов. Кажется, те, кто все еще голосует, мечтают лишь о том, чтобы взорвать урны, ибо они голосуют против. Тут-то и становится очевидным, что люди продолжают голосовать именно против самого института голосования. В такой ситуации не удовлетворяет ни один вариант, вырисовывающийся на горизонте. Самим своим молчанием народ доказывает свою гораздо большую зрелость, чем все эти жестикулирующие марионетки, которые дерутся друг с другом за право им руководить. Возьмите первого попавшегося старика-магребинца из Бельвиля, и он окажется мудрее, чем любой из наших так называемых правителей в любой из своих деклараций. Крышка социального котла закручивается на три оборота, и изнутри паровое давление все нарастает. Призрак «Que se vayan todos!»,[1] впервые замеченный в Аргентине, начинает всерьез пугать правителей.
Искры большого пожара 2005 года непрестанно тлеют в умах. Эти первые радостные фейерверки — боевое крещение, открывающее десятилетие, которое так много нам сулит. Медиа-сказка про «пригороды против Республики» весьма эффективна, но неправдоподобна. Бунт дошел и до кварталов в городских центрах, что методически замалчивалось в СМИ. В Барселоне из солидарности палили целые улицы, но знали об этом только их жители. Замалчивается также и то, что с тех пор страна по-прежнему вспыхивает то здесь, то там. И среди обвиняемых в этих поджогах мы обнаружим людей самого разного происхождения, которых объединяет только одно: ненависть к существующему общественному устройству, а вовсе не классовая, расовая или территориальная принадлежность. Новизна здесь не в самих «пригородных бунтах» — даже бунты 1980 года были уже не новы,[2] — а в разрыве с его устоявшимися формами. Бунтовщики не слушают никого — ни «старших братьев»,[3] ни местные ассоциации, призванные нормализовать ситуацию. Никакой «SOS Расизм»[4] не сможет пустить свои раковые метастазы в это событие. Только усталость, фальсификация и круговая порука молчания смогли создать иллюзию того, что все закончилось. Позитивная сторона всей этой череды ночных ударов, анонимных атак, бессловных разрушений видится, по крайней мере, в том, что они поставили нас перед зияющей пропастью, которая разверзлась между политикой и политическим. И действительно, никто теперь не сможет, не покривив душой, отрицать увесистую очевидность этой агрессии, где агрессоры не выдвигали никаких требований, не адресовали обществу никакого послания, кроме чистой угрозы. Нужно быть слепым, чтобы не увидеть чисто политическую подоплеку в этом яростном отрицании политики. Или же нужно быть в полном неведении о тридцати последних годах развития молодежных автономных движений. Подожженные этими потерянными детьми, горели погремушки общества, которое не более заслуживает почтения, чем парижские монументы на исходе «Кровавой недели».[5] У нынешней ситуации не будет социального решения. Во-первых, потому, что невнятное скопище сред, институтов и индивидуальных мирков, которое принято иносказательно называть «обществом», не обладает никакой внутренней консистенцией. Во-вторых, потому что в языке больше нет средств для выражения общего опыта. А как можно перераспределять богатства, если не разделяешь общий язык? Потребовалось полвека борьбы вокруг наследия Просвещения, чтобы ослабить потенциал Французской революции, и вековая борьба в сфере труда, чтоб на свет появилось грозное Государство социального благоденствия. Борьба создает язык, на котором говорит новый порядок. Сегодня же нет ничего подобного. Нынешняя Европа-континент — банкрот, тайком затоваривающийся в Lidf[6] и путешествующий дешевыми авиарейсами, благодаря которым он только и может продолжать передвигаться. Ни одна «проблема», формулируемая на социальном языке, не находит здесь решения. Вопросы «пенсий», «социальной уязвимости», «молодежи» и ее «актов жестокости» так и будут нерешенными до тех пор, пока общество полицейски подавляет эти все более разительные переходы к действию, которые за ними скрываются. И как ни старайся, не удастся представить в величественном свете мелкие подачки одиноким покинутым старикам, которым абсолютно нечего сказать. Те, кто встал на путь преступности, находя в ней меньше унижения и больше отдачи, чем в уборке помещений, не сложат оружие, и тюрьма не привьет им любовь к обществу. Толпы пенсионеров, страстно стремящиеся к отдыху и удовольствиям, не станут рабски сносить суровое урезание их месячных пособий, и отказ от работы широких слоев молодежи только еще больше утвердит их в этом. Никакой прожиточный минимум, который власти, наконец, гарантируют после полу-восстания, не сможет заложить основы Новой сделки,[7] нового общественного договора, нового примирения. Слишком уж безвозвратно испарилось из нашего общества чувство социальной солидарности.
1
«Пусть все они проваливают!» — главный лозунг аргентинских народных волнений 2001–2002, вызванных суровым финансовым кризисом, и приведших к отставке правительства и смене нескольких президентов за несколько недель. Направлен против мирового неолиберального экономического порядка и его институтов. Тех пор он часто воспроизводится во время разных альтерглобалистских выступлений. —
2
Речь идет о бунтах молодежи магребинского происхождения, начавшихся с пригородов Лиона (Воль-ан-Велен, Менгет), в 1979–1981 годах. Поводом для них стали ранения и убийства нескольких подростков полицией.
3
Фр. Grands freres. После бунтов в лионских пригородах, власти этих «трудных кварталов» ведут так называемую политику «старших братьев». Она состоит в том, чтобы выделять среди местной молодежи авторитетную когорту, парней 20-ти и более лет, нанимать их на временную службу, с тем, чтобы они поддерживали социальный мир на своих территориях и обуздывали «трудных подростков», говоря с ними на их языке, обретаясь в тех же местах, что и они. В политике «старших братьев» содержалось признание неэффективности традиционной государственной социальной работы. 2005 год показал существенное уменьшение роли «старших братьев», в том числе, вследствие окончания специальной программы «Молодежная занятость», которая их финансировала.
4
«SOS Racisme» — французская антирасистская ассоциация, созданная в 1984 году при прямом содействии и участии правящей тогда Социалистической партии. Критика радикальных левых в ее адрес состоит в том, что она инструментализировала и подмяла под себя изначально более радикальное антирасистское движение, сфокусировав внимание общественности на необходимости разработки специальных образовательных программ для средних школ «трудных пригородов» и на улучшении оснащения этих территорий локальными торговыми, ассоциативными и транспортными инфраструктурами. Вплоть до сегодняшнего дня, такая «территориально-образовательная» концепция решения проблем пригородов остается доминирующей. Франция принципиально отказывается вести политику «позитивной дискриминации» при приеме на работу, и разрабатывать специальные программы интеграции молодежи второго поколения иммиграции через сферу занятости.
5
Кровавая неделя (22–28 мая 1871 года) — финальный эпизод Парижской коммуны, подавление коммунаров версальской армией и их массовый расстрел.
7
New deal — так американский президент Франклин Рузвельт назвал свою социально ориентированную политику, призванную бороться с последствиями Великой Депрессии.