И в тысячах тысяч голов одновременно вспыхивает идея:
— Он начинает лекцию.
Стерн мысленно возвращается на полстолетия назад. И в сознании тысяч и тысяч людей возникает мысль:
— Пятьдесят лет тому назад…
— Пятьдесят лет тому назад, — чеканит мысль Стерн, — при установке кессона, у северо-восточных берегов Америки, были найдены эти две гробницы. Они застряли в подводных камнях, обросли водорослями и морскими слизняками. Гробницы были извлечены из океана.
— Кто не знает истории открытия и извлечения этих знаменитых гробниц! — мысленно прерывают слушатели Стерна.
— Все знают об этих гробницах, — отпечатлевается в уме лектора.
Стерн не останавливается больше на этом, тем более, что времени осталось мало:
— Вам известно, что в гробницах находятся в анабиотическом сне два древних человека — мужчина и женщина. Их сон длился двести лет. Ровно через десять минут вскроются крышки гробниц. Вам известно, что газ замечательного ученого Морана опасен. Наденьте противогазные маски.
Шелест. Все надевают принесенные с собой маски. Удары колокола отсчитывают минуты:
— Бом! Бом! Бом!
Звонкий треск. Над гробницами взлетает облако пыли. Голубой газ, пронизывающий холодом до костей, наполняет зал. Но зал слишком велик, и мороз мгновенно спадает. Десятки электрических вентиляторов тотчас же выгоняют газ наружу.
— Маски можно снять, — мысленно диктует Стерн. — Слушайте!
Президиум встает с мест. Взбирается по лесенкам внутрь гробниц.
В умах тысяч и тысяч идеограф рисует картину: на дне гробниц две фигуры в красной шелковой ткани. Президиум рвет шелк. Белеется нагое тело. У левого бока, у сердца обоих людей, часовой механизм с лезвием, занесенным над каучуковой трубкой, проникающей в артерию. По трубке из бидона, стоящего в углу гробницы, бежит оживляющая жидкость. Лезвие медленно опускается на каучуковую трубку…
Во все концы мира идеограф несет отражения этой картины и переливает впечатление тех, кто на дне гробниц наблюдает ее, в головы, стиснутые чашечками идеографа.
Стерн прикладывает к сердцу фигур слуховую трубку и диктует:
— Слушайте! Слушайте!
Тысячи тысяч человек ощущают отраженные идеографом слабые, робкие толчки двух пробуждающихся сердец. Тук-тук-тук — стучится воскресающая жизнь. Тук-тук — слышат ее биение в разных концах мира. Шум воздуха, врывающегося в оживающие легкие.
— Слушайте!
Тупой стук. Лезвие обрезало трубки. Рычажок закрыл ранки.
Стерн прикладывает к вискам Викентьева и Моран чашечки идеографа:
— Слушайте! Слушайте!
— Но они мыслят на своем языке. Как же мы поймем? — несется со всех сторон к Стерну.
Стерн укоризненно качает головой:
— Разве вы забыли все, чему вы учились? Что такое мысль? Это, во-первых, химический процесс — преобразование нервного вещества. Это, во-вторых, физическое явление — перерождение клеточек мозга, колебание молекул, атомов, электронов. Слова — это облачка, надстройка над всеми этими процессами. Значит, идеограф, передающий все эти колебания и изменения и вызывающий соответствующие явления в вашем мозгу, срывает оковы языка с мысли. Идеограф передает мысль на языке движения. Итак…
Стерн обрывает свою маленькую лекцию:
— Слушайте! Слушайте, о чем думают, что чувствуют пробуждающиеся от двухвекового сна!
Викентьева несет куда-то вверх, потом в сторону, качает, зыблет. И вдруг остановилось. Звон в ушах. Голова наливается звоном. Тело точно не свое, деревянное, омертвевшее. Потом теплее, теплее, как будто кто-то тепло дышит на голову, на плечи, на грудь, на живот.
Ах, какая жгучая боль у сердца! Отчего? Да, да! Профессор Моран. Белый операционный стол… Сладко-терпкий запах хлороформа. Не надо! Викентьев хочет жить! Не надо анабиоза!
Светлые пятна плывут в глазах. Что-то горячее вливается в тело, проникает во все его поры…
Дрожание закрытых век Викентьева. Из-под ресниц блестит светлая полоска белков, потом вычерчиваются зрачки, мутные, тусклые, без мысли.
Над Викентьевым наклонились две лысые головы с черными чашечками на висках.
— Как вы себя чувствуете? — мысленно спрашивает Стерн.
— Как они себя чувствуют? — спрашивают по идеографу тысячи и тысячи людей.
И, отраженный идеографом, вопрос возникает одновременно в уме Викентьева и Евгении Моран: