Все жители восточного полушария, где наблюдалось это явление, высыпали на террасы Мирового Города и с немым ужасом глядели на небо.
Ни звезд, ни синевы. От горизонта до горизонта коричневато-дымчатая пелена, и на ней огромное лицо луны. Она закрыла уже четверть небесного свода. Вот ее горы и кратеры, резко-черные с теневой стороны, ослепительно белые — с солнечной. Мрачные, мертвые пропасти. Белые пески.
Обсерватории перекликаются:
— В земной атмосфере нет изменений!
— Магнит — в покое!
— Циклонов нет!
— Наука обанкротилась! Мы ничего не знаем! — твердит по радио один растерявшийся ученый.
— Нет! Нет! Наука не лжет! Лгут наши глаза, наши приборы! — отвечают другие.
Полнеба охватило лицо луны. Ясно видны трещины на склонах гор, морщины лунной коры заполнены чем-то белым. Снег?
Еще четверть часа. Весь небесный свод от края до края накрыт вогнутой чашей луны. Камни, скалы, острые зубы сбиты в мертвые кучи. На солнечной стороне какое-то неуловимое движение. Что это — жизнь?
Из одного конца Мирового Города в другой идеограф мчит прощальные призывы:
— Элла! Прощай. Мы все умрем!
— Прощай!
— Мне страшно. Я не хочу умирать!
— Мужайтесь, граждане!
Воздушный корабль спускается. Стерн бледный, но спокойный, работает в капитанской будке. Викентьев застыл в ужасе. Вцепившись в перила палубы, он вскинул вверх голову и глядит расширенными глазами на страшный, холодный, мертвый ландшафт луны, не слушая и не понимая Евгении, которая твердит:
— Успокойтесь! Это ничего! Я знаю, что это ничего…
И сразу, точно чья-то мощная рука сорвала с неба огромный диск луны, закрывший его. Опять луна висит маленьким серебряным кружочком в высокой синеве, опять горят пушистые звезды.
И, отчеканиваясь золотыми письменами на небе, сообщает всему миру световая радио-телеграмма:
Я, изобретатель Лессли, демонстрировал свое новое изобретение — кино-телескоп. Он состоит из телескопа и усовершенствованного мною кино-аппарата. Телескоп отбрасывает отражение в объектив кино-аппарата, увеличивающего изображение в 20 миллионов раз.
Мощный рефлектор покрывает небесный свод теневым экраном, а кино-аппарат отбрасывает на этот экран изображение. Отныне астрономические наблюдения возможны не только в обсерваториях, но и простым невооруженным глазом и, кроме того, астрономические явления становятся зрелищем масс.
— Лессли, это вы?
— Да, это я, Евгения. Как я рад.
— Но почему я не вижу вашего изображения на экране?
— Я разъединил световой провод. Я не хочу, чтобы вы видели мое лицо.
— Почему? Впрочем, вы не можете скрыть своих чувств. Я ощущаю по идеографу: вы расстроены?
— Да, Евгения. Я сержусь на самого себя. Я выкинул непростительную мальчишескую выходку с этим опытом.
— Зачем же вы это сделали? Вы привели Мировой Город в страшное смятение.
— Я не ожидал такого переполоха, Евгения… Но все равно, это непростительно!
— Покажитесь же, Лессли. Я хочу вас видеть.
На экране расстроенное лицо Лессли. Но уже начинает светлеть. Глаза теплеют нежностью.
— Евгения! Евгения! — вторит он.
— Слушайте, Лессли, вас не привлекут за это к суду?
— К суду? Что это такое? Ах, да! У нас нет этого. Мы сами себя судим.
— Но власти… Они не наложат на вас наказания? Все возмущены вашей выходкой.
— Какие наказания! Гражданина Мирового Города никто не может наказать. И властей у нас никаких нет.
— Ну, не власти, а те, кто регулирует распределение и труд. Они вам ничего не сделают?
— Высшее учетное бюро? Это совсем не их дело. Их выбирают для учета, регистрации и распределения. Единственная власть — это мы все вместе, все граждане Мировой Коммуны. Кроме того, я уже сам достаточно сознаю свою вину и сообщил о своем раскаянии световой идеограммой. Ну, бросим это.
— А я беспокоилась за вас.
— А я не перестаю думать о вас. Я хотел бы видеть вас не на экране, а близко.
— И я вас… То есть не то…
— Нет, именно то. Я читаю ваши мысли. Завтра я буду у вас на корабле.
— Лессли. Я не знаю… Я теряюсь…
Ей стыдно своих мыслей и она разъединяет идеограф.
III. Мозг Мирового Города
Когда-то над Парижем высилось кружевное легкое плетение — Эйфелева башня. Теперь она затерялась среди террас и вышек дворцов, вонзившихся в небо.
После посещения швейцарских террас, Стерн повернул корабль назад, направляясь к Парижскому Сектору Мировой Коммуны. И вот сейчас Стерн в капитанской будке нажимает клавишу на спуск. Переборки верхних воздушных камер захлопываются, нагнетательные наносы накачивают воздух в верхние камеры, из верхних клапанов вырываются струи сжатого газа и толчками снижают корабль.