“Хорошие врачи помогут тебе заснуть ненадолго, а сами тем временем сделают ещё одну операцию”, сказала Шариз, вытирая пот со лба Скайлэр. “А когда ты проснёшься, мама и папа будут ждать тебя прямо здесь. Мы любим тебя, солнышко. И всё будет хорошо. Мы все скоро снова будем дома”. Мне ужасно хотелось верить, что то, о чём говорит Шариз, непременно сбудется.
После операции Скайлэр выглядела ещё хуже, чем прежде. Я впервые заметил, как вся жизнь ушла с её лица, каким напряжённым и прерывистым стало её дыхание, как каждая унция детского жира сменилась обтянутыми кожей костями. “Папа”, попросила она. “Пожалуйста, не позволяй им больше меня резать”.
Я не знал, что на это ответить: врачи уже сказали мне, что придётся удалить её правую почку. Три дня спустя она снова лежала в операционной. И когда врачи привезли её обратно, это не было похоже на телешоу. Они так и не сказали: “Поздравляем, операция прошла успешно”. Они сказали, “Мне очень жаль, Винс. Но произошло нечто неожиданное. Рак распространился на её печень, кишечник и мышцы спины”.
“Вы удалили почку?”
“Нет. Мы так и не смогли удалить опухоль. Она не реагирует должным образом на химиотерапию. Она так сильно опоясывает её почку, что удаление привело бы к фатальной потери крови. Однако это не подразумевает того, что нет ни-какой надежды. Есть другие доступные нам способы, и, если на то будет Божья воля, один из них избавит её от этой штуки навсегда”.
Но “эта штука” продолжал расти, съедая девочку, которую я любил слишком сильно и слишком поздно. 3-го июня я получил телефонный звонок от онколога, отвечающего за врачей Скайлэр. Когда вы каждый день проводите в больнице, последнее, что вам хочется сделать — дома поднять трубку и услышать голос врача, потому что это может означать только одно. Скайлэр прекратила дышать, сказал мне онколог. Врачи только что подключили её к аппарату искусственного дыхания и ввели ей вещество, которое парализовало её с той целью, чтобы она не расходовала лишнюю энергию. Она не могла смеяться, она не могла двигаться, она не могла говорить. За четыре месяца из счастливого четырехлетнего ребёнка она превратилась в грустный, доверху зашитый манекен. У неё даже не было шанса выжить, и теперь она была в худшем состоянии, чем большинство людей в домах престарелых. Ради всех этих практических целей, она была теперь трупом с бьющимся сердцем, хотя я пытался убедить себя в том, что это всего лишь временный сон.
Тем не менее, она была сильной девочкой, и её тело продолжало бороться с раком. Её жизненные показатели стабилизировались, её сердечный ритм усилился, и время от времени её легкие самостоятельно качали немного воздуха. После полутора месяцев такого состояния неопределенности, врачи решили, что у них нет выбора. Было лучше попытаться удалить опухоль, чем просто оставлять её внутри и медленно убивать Скайлэр. Операция была чрезвычайно опасной, но если Скайлэр её выдержит, сказали они, то есть вероятность, что она поправится.
Семья Шариз, моя семья, Шариз и мой сын Нейл присоединились к нам с Хайди в больнице, и все мы нервно сидели вместе, беря перерывы, чтобы перекусить, в ожидании вердикта врачей, оперирующих её. Все это время мы пребывали в тревожном волнении, неспособные даже произнести фразу без того, чтобы не разрыдаться. Я думал о том, что рак пришёл со стороны семьи моей матери, и размышлял о том, была ли здесь моя ошибка. Или, возможно, я не должен был позволять врачам подвергать Скайлэр химиотерапии. Я должен был сказать им, чтобы они удалили почку. Я должен был привезти Скайлэр в больницу, когда полгода назад она жаловалась на боль в желудке. Различные мысли мелькали у меня голове, и все они содержали всё те же два отравляющих и бессильных слова: “должен был”.
Наконец, после восьми часов тревожного ожидания, врачи вышли к нам, чтобы сказать, что Скайлэр вернулась в свою палату. Они успешно удалили опухоль: она весила шесть с половиной фунтов (почти 3 кг). Столько весила Скайлэр, когда появилась на свет. Я даже не мог себе представить, что в ней могло вырасти нечто такое огромное.
Я захотел посмотреть на то, что убивало мою дочь, поэтому я попросил врачей, чтобы они сохранили опухоль. Они привели меня в лабораторию патологии и показали её мне и моему рефлексирующему желудку. Прежде я никогда не видел ничего подобного: это было олицетворение зла. Она лежала в металлической кастрюле — перламутровое месиво всякого дерьма. Она напоминала студенистый футбольный мяч, который прокатили сквозь глубины преисподней, собирая рвоту, желчь и другие испражнения всех проклятых, которые лежат на его пути. Всеми постижимыми путями, это была полная противоположность нашей с Шариз дочери, которую мы вырастили.
В процессе удаления рака врачи также должны были вынуть правую почку Скайлэр, половину её печени, часть диафрагмы и мышц её спины. Сколько ещё органов могла потерять девочка и оставаться при этом в живых? Но она дышала, а рак ушёл. Каждый день она поправлялась чуть больше, пока не начала говорить и улыбаться. Каждый жест, который она делала — моргала ли она, зевала или говорила “папа” — воспринимался как подарок. Я думал, что теперь всё будет хорошо, что кошмар кончился, что Скайлэр снова сможет быть ребенком. Я прекратил пить в «Муншэдоуз» и начал приводить в порядок дом и свою жизнь, готовясь к возвращению Скайлэр.
Спустя шесть дней после операции я пришёл в больницу с гигантским плюшевым пандой, когда меня встретили врачи. У них был тот самый взгляд… взгляд, который говорит всё и абсолютно ничего, взгляд плохих новостей, которые нужно неизбежно и с прискорбием сообщить. Я напрягся, и прежде, чем они даже промолвили слово, я уже знал, что этой ночью я вернусь в «Муншэдоуз».
“Винс”, сказал онколог. “Это похоже на инфекцию, которая распространяется вокруг оставшейся почки Скайлэр”.
“Это всё, что у неё осталось. Что это означает?”
“Я боюсь, это означает, что мы оказываемся перед необходимостью работать снова, чтобы очистить ткани вокруг почки”.
“Господи. Вы оперировали моего ребёнка уже пять раз. Сколько же ещё она может выдержать?”
Оказалось, что большего она выдержать не смогла. После операции она начала быстро слабеть: её легкие, её левая почка и её печень все взбунтовались, отказываясь функционировать должным образом. К счастью, скоро она впала в кому. Её маленькое тело просто не могло больше этого выносить. Его так много раз разрезали и зашивали снова; оно было настолько накачано лекарствами и наркотиками; оно было пронизано таким большим количеством радиации, которое не выдержал бы ни один человек; оно перенесло расчленение, рассечение, восстановление, очистку и удаление столь многого из его содержимого, что, подобно тормозным колодкам, на которые нажимали много раз, части истёрлись и больше не знали, как функционировать вместе. Когда ваше тело начинает разваливаться, нет никого, кто может починить механизм. Они могут только задержать этот процесс на какое-то время. И я иногда размышляю, поступил ли я правильно, удерживая Скайлэр в таком состоянии так долго, заставляя её терпеть такую боль целых пять месяцев — десятую части всей её жизни.
Я начал пить настолько сильно, что не выдерживал более часа в «Муншэдоуз» без того, чтобы не отрубиться или не облевать Келси Грэммера[89] с ног до головы. Я был воплощением самой патетической фигуры: отец, который просто не мог справиться с болью от осознания того факта, что скоро он должен будет пережить самую страшную трагедию, которая может выпасть на долю родителя — необходимость хоронить свою собственную дочь. Я дал Скайлэр всё, что у меня было, даже мою собственную кровь для переливания. Я готов был положить свою собственную жизнь, если бы это помогло. Я никогда не думал так прежде — ни о своих женах, ни о моих родителях, ни о ком. Возможно, именно поэтому я пытался убивать себя пьянством, чтобы таким образом я мог чувствовать себя мучеником и обменять свое страдание на её. Каждое утро я сидел в её комнате у её кроватки, испытывая похмелье, читал её сказки и проговаривал её шутки, и притворялся храбрым, словно всё ещё, возможно, будет хорошо.