В студии никому не нравился звук, который издавали все наши инструменты. Но мы были слишком пьяны, чтобы что-нибудь с этим поделать. Мик бесился оттого, что должен был использовать усилитель «Gallien-Krueger», вместо своего «Marshall», хотя он чуть было не описался от счастья, когда к нам в студию зашёл Джефф Бек [40] и попросил у него медиатор.
Я написал всего пять песен, и все их мы записали. Поэтому нам пришлось разорить старые демо-записи, чтобы набрать песен на полный альбом. «Home Sweet Home» была одной из первых песен, которую мы поставили на магнитофон, и она унесла наши мысли и чувства в те самые времена, когда мы были ещё без единого гроша, одинокие, безрассудные и смущенные бродяги, жаждущие некой защищённости, возможно, тоскуя по семейным, близким отношениям или по смерти. Но мы записывали её с таким трудом: мы приходили в студию, делали два дубля, отвергали их оба, а затем нам всё это надоедало, и, сытые по горло, мы расходились по домам. И так — каждый день в течение недели только с одной «Home Sweet Home», продвигаясь очень медленно и практически не добиваясь желаемого результата.
Пока мы работали над песней, в студию приехал наш бухгалтер с восходящей актрисой по имени Николь. Она была очень симпатична, но её волосы, зачёсанные назад, были залачены таким образом, что лежали густой и плоской лепёшкой на её макушке. На первый взгляд она показалась мне нудной, закомплексованной грымзой, похожей на адвоката. Я всегда был довольно равнодушен к девочкам. Я любил ложиться с ними в постель, но как только я кончал, я выходил из комнаты и, если мы были в туре, стучал в дверь моих коллег по группе, чтобы посмотреть, чем они занимаются. Я не знаю, за что все они любили меня: я был плохим кандидатом на роль бойфренда. Я был занудой, я обманывал, и я не был заинтересован в том, чтобы кто-то постоянно упрекал меня в этом.
После пары дней наблюдения за Николь на репетициях я спросил её, “Как ты насчёт того, чтобы отведать тайской кухни?” Я привёз её в ресторан под названием «Toi», который находился рядом с домом, где жили мы с Роббином.
После пары бутылок вина, я спросил её, “М-мм, ты когда-нибудь нюхала смэк?”
“Нет”, ответила она.
“А кокаин?”
“Да, кажется, пару раз”.
“Знаешь, что такое льюдс? [41]”
“Гм, думаю, знаю. Возможно, однажды пробовала”.
“Хорошо, тогда вот, что я тебе скажу. У меня есть смэк, кокаин и льюдс, если хочешь, поехали ко мне. У меня припасена ещё парочка бутылок виски, т.ч. мы сможем здорово повеселиться”.
“Поехали”, сказала она. Думаю, что она умирала от желания вырваться из своего традиционного окружения яппи, чтобы провести ночь с плохим парнем, а затем возвратиться в свой привычный мир и, сидя в офисе возле ватеркулера, возможно, сплетничать с другими чопорными сучками о том, как всё это не в её духе.
Мы пришли домой, хорошенько вмазались и трахнулись. Но почему-то она не уехала. Ей нравились наркотики. Они доставляли нам радость, они связали нас неким совестливым чувством: я знал её тайну, а она знала мою. Каждую ночь после репетиций мы возвращались ко мне и кололись. Затем мы начинали просыпаться утром и снова кололись. Потом она приходила на репетиции, и, не смотря на то, что мы делали запись, я брал перерыв, и мы кололись в ванной или в её машине, и, так или иначе, я уже не возвращался в студию в тот день. Внешне мы были другом и подругой, но технически мы были всего лишь приятелями-наркоманами. Мы использовали наши встречи как предлог для того, чтобы проводить всё наше время, принимая вместе героин, мы губили друг друга до такой степени, пока оба не сделались законченными наркоманами. Мы даже почти не занимались сексом: мы просто кололись, а потом сидели и клевали носом на моём грязном матрасе.
С тех пор, как с Винсом произошел несчастный случай, мы все четверо отделились друг от друга и начали вести каждый свою собственную жизнь. Особенно Винс. Когда мы вышли на тур «Theatre of Pain», он как будто пребывал где-то вне группы. Почему-то мы продолжали смотреть на него, как на плохого парня, словно он был изгоем среди нас. У него были неприятности, но у нас их не было. Так, если после шоу я заставал его с бутылкой пива, я устраивал ему разнос. С одной стороны, он заслуживал этого, потому что, если бы его застукали, то судья влепил бы ему срок на полную катушку. Но с другой стороны, я читал ему лекции о вреде пива, а в руках у меня была бутылка «Джека» и шприц в правом ботинке.
Таким образом, пока все были заняты удержанием Винса от употребления слабоалкогольных напитков, никто не замечал, что я постепенно становился всё хуже и хуже. В ночь перед съемками видео на песню «Home Sweet Home» во время тура в Техасе я поймал Винса в баре отеля и сказал Фрэду Сондерсу, нашему охраннику, отправить его в номер с девочкой. Тем временем, у меня был кокс, который я хотел смешать кое с чем. Поэтому я сказал Фрэду, что мне нужны кое-какие таблетки. Он возвратился с четырьмя большими синими шариками в руке и предупредил, “Не глотай больше одной штуки. Иначе, они тебя уничтожат”.
Я поблагодарил его и взял с собой белокурую стриптизёршу в высоких ковбойских сапогах, джинсах «Jordache» в обтяжку, с огромными искусственными сиськами, вылезавшими наружу из её красного корсета. Мы поднялись ко мне в номер, и я вылакал четверть галлона виски, нюхнул и ввёл себе такую дозу кокаина, какую только можно себе представить, и, вдобавок ко всему, одним махом проглотил все четыре пилюли. Я предложил ей всего лишь несколько крошек оставшегося кокса, т.к. мне было абсолютно плевать на неё. Я привык запихивать в себя всё, что было в моём поле зрения, потому что, должен признать, моим любимым развлечением было: смешать всё, а затем посмотреть, что произойдёт с моим телом.
Той специфичной ночью мое тело повстречало нечто себе подобное. Когда я проглотил пилюли, моя голова начала гореть, и я почувствовал, как сумасшедший толчок энергии вырывается из меня наружу. Образы моих отца и матери проплывали перед моими глазами. Я забыл все о моём папе, начиная с того момента, как сменил имя, но теперь вся моя одинокая обида и гнев, которые всё это время сидели во мне, вылезли наружу, ведь я никогда не препятствовал его возвращению. Мой разум всегда был похож на поезд, всё время мчащийся вперёд на всех парах и не останавливающийся ни перед чем. Но внезапно этот поезд сошёл с рельсов. Я запрыгнул на стол и начал рвать на себе волосы, крича, “Я — не я! Я — не Никки! Я — кто-то ещё!”
Блондинка пришла ко мне в комнату, возможно, думая, что она ляжет в постель с Никки Сиксом, но теперь она имела дело с уродливым Фрэнком Феранна, кретином из средней школы, который так неожиданно вылупился из кожи рок-звезды. Блондинка схватила телефонную книгу отеля и позвонила Фрэду. Он прибежал в номер и стащил меня со стола. Я упал на пол и забился в конвульсиях, пока белая пена не начала просачиваться сквозь мои губы. Фрэд пытался заставить меня прикусить рулон туалетной бумаги, но я начал кричать. На середине вопля я вдруг потерял сознание.
Когда я проснулся утром, я был уже спокойней, но на самом деле мне было нисколько не лучше. Лимузин привез меня на съемки клипа, и кто-то запихнул меня в мой абсолютно глэмовый костюм «Theatre of Pain». Съемки, как предполагалось, должны были состояться в полдень на концертной сцене, и, пока я ждал их начала, я блуждал под сценой. Я встретил там человека, и мы долго разговаривали о семье, музыке и смерти. Когда пришло время для съёмок, я был расстроен из-за того, что должен был прервать беседу.
40
Джефa Бэк (Jeff Beck) - британский гитарист-виртуоз, композитор. Семикратный обладатель «Грэмми». В 1990 году, по результатам опроса газеты Observer, Бэк признан самым выдающимся гитаристом мира.