Узнав Франка, она прошипела сквозь зубы:
— А, это ты, сопляк! Попробуй только еще…
Лотта не успела вмешаться: раздались две новые затрещины, оглушительные, как в цирке. Берта побагровела и ринулась на Франка, пытаясь вцепиться в него, а он изо всех сил удерживал ее на расстоянии.
— Берта!.. Франк!..
Минна спряталась в салоне, зато Анни, прислонясь к притолоке и попыхивая сигаретой в мундштучке из слоновой кости, продолжала наблюдать за развитием событий.
— Сопляк паршивый — вот ты кто! Гаденыш, вообразивший, что, раз его мамочка — бандерша, значит, ему все можно. Позволяет себе мерзости, от которых последняя шлюха покраснеет… Пусти меня!.. Пусти, или я так заору, что соседей на ноги подниму. А уж как они сбегутся, тебе ни пистолет, ни бумажки твои проклятые не помогут.
— Франк!
Он отпустил Берту. Щека у него была расцарапана и слегка кровоточила.
— Погодите, попадетесь вы им в темном углу, и скоро.
Вот уйдут чужие солдаты, и некому станет охранять таких, как вы.
— Берта, идите со мной и получите расчет.
— Когда захочу, тогда и пойду, сударыня. Посмотрю я на вас на всех завтра утром, когда никто не сварит вам кофе и не вынесет за вами ночные горшки. И подумать только, что я ей еще свинину от родных возила!
— Идемте, Берта!
Девушка, сверкая глазами, в последний раз повернулась к Франку и на прощание бросила ему в лицо:
— Трус! Жалкий, грязный трус!
А ведь когда он спал с ней, она была нежнее всех, чуть ли не по-матерински нежна!
Берта, вернее всего, не станет болтать. Но Лотта все равно беспокоится. А напрасно: она и не такое видела.
Подобные сцены разыгрывались у нее в заведении десятки раз, но всегда оставались без последствий. Когда Берта со своим узлом направилась вниз, Лотта долго прислушивалась, не судачит ли беглянка с жильцами или привратником. Нет, непохоже: Берту ненавидят не меньше, чем самих Фридмайеров. Плюнул-то мальчонка в нее, так ведь? Да и злобу на ней сорвать легче.
Вот она стоит на углу в ожидании трамвая и, наверно, уже сожалеет о том, что наделала.
Лотта сожалеет еще больше. Мужчин Берта в особый восторг не приводила, но, в общем, удовлетворяла; кроме того, у нее было большое достоинство: она везла на себе почти все хозяйство.
Теперь оно ляжет на Минну, но девушка она хрупкая, да и не выздоровела еще окончательно. От Анни ждать вовсе уж нечего, разве что постель за собой утром приберет.
А ведь, кроме того, нужно бегать по делам, стоять в очередях, неизбежно сталкиваясь с жителями квартала, подчас и с жильцами их дома.
— Зря ты распустил руки. Ну да сделанного не воротишь…
Лотта наблюдает за сыном: лицо бледное, под глазами круги. Никогда Франк столько не пил. Никогда так часто не уходил, не говоря куда. Жесткий взгляд, в кармане заряженный пистолет.
— Ты не находишь, что не очень благоразумно шляться по городу с этой штукой?
Он не дает себе труда ответить, хотя бы пожать плечами. Он усвоил себе новую манеру, быстро вошедшую в привычку, — смотреть на собеседников, словно не видя их, и поступать так, как будто он не слышит, что ему говорят.
Ему так и не выпал случай встретить Хольста на лестнице, хотя теперь он взбегает и спускается по ней раз пять-шесть в день — чаще, чем обычно. Вероятно, тот взял в трамвайной компании отпуск для ухода за дочерью.
Франк рассчитывал, что вагоновожатому придется выходить, — за лекарствами, за едой. Но они с Виммером устроились по-другому. Утром старик стучится к соседу и отправляется по его поручениям. Однажды сквозь приоткрытую дверь Франк видел, как Хольст в женском фартуке хлопотал по хозяйству.
Врач появляется раз в день, около двух часов. Когда он уходит, Франк старается попасться ему на дороге. Это довольно молодой человек атлетического сложения. Признаков беспокойства он не выказывает. Правда, Мицци ему не дочь и не жена. Может быть, отец ее тоже заболел?
Франку это уже приходило в голову. Но в среду, садясь в трамвай, он обернулся, посмотрел на окно Хольстов и в просвете между шторами заметил вагоновожатого. Взгляды их издали скрестились — Франк в этом уверен. Из случайного контакта ничего, разумеется, проистечь не могло, и тем не менее он глубоко взволновал Франка. Оба остались спокойны, серьезны, не ощутили ненависти — между ними была лишь беспредельная пустота.
Лотта встревожилась бы куда сильнее, если бы знала, что ее сын нарочно каждый день, порой дважды на дню, заглядывает в маленькое кафе возле трамвайной остановки — пол в нем на одну ступеньку ниже тротуара. Это уже граничит с откровенным вызовом: Франку там совершенно не место. При его появлении завсегдатаи умолкают и демонстративно отводят глаза в сторону. Владелец, г-н Камп, который почти всегда сидит с ними за столом — там часто играют в карты, — встает и обслуживает нового посетителя с явной неохотой.
В понедельник Франк расплатился очень крупной купюрой, вытащенной из пачки.
— К сожалению, сдачи нет, — ответил г-н Камп, отодвигая ее.
Франк оставил банкноту на стойке и, уходя из кафе, проронил:
— Возьмите себе.
Во вторник он дал бы голову на отсечение, что завсегдатаи его поджидали, и это вызвало у него нечто вроде легкой дрожи. Теперь с ним случалось и такое. Он был убежден: настанет день, и неизбежное произойдет, только вот что именно и когда? Произойдет где угодно — хоть в этом стареньком тихом кафе. Почему клиенты с понимающим видом посмотрели на г-на Кампа, еле сдерживая улыбку?
Хозяин молча обслужил Франка, а когда тот расплачивался, взял с этажерки и протянул ему конверт, приготовленный на видном месте между двух бутылок.
Франк на ощупь почувствовал кредитки и мелочь. Это была сдача со вчерашней крупной купюры. Он поблагодарил и ушел. Это не помешало ему прийти снова.
Он едва не поссорился с Тимо. Было два часа ночи.
Франк много пил. Привалившись к стойке, он заметил в углу, в обществе женщины, какого-то субъекта, чья физиономия ему не понравилась. Он показал Тимо пистолет и пробурчал:
— Когда этот тип выйдет, я его уделаю.
Тимо жестко и очень недружелюбно взглянул на него.
— Спятил?
— Ничуть. У него противная рожа, и я его уделаю.
— Смотри, как бы я тебя кулаком не уделал!
— Что ты сказал?
— А то, что мне не нравятся твои новые замашки. Развлекайся этим где угодно, только не у меня. Предупреждаю: если тронешь парня, я тебя немедленно посажу. Это раз. Кроме того, изволь впредь оставлять свою игрушку дома, иначе сюда не войдешь. Это два. А теперь могу дать совет: поменьше пей. Во хмелю ты дерешь нос не по годам.
Правда, чуть позже Тимо пришел извиняться. На этот раз он взывал к голосу рассудка.
— Может быть, я говорил резковато, но это для твоего же блага. Даже твой дружок Кромер находит, что ты становишься опасен. Я не лезу в ваши дела. Я знаю одно: с некоторых пор ты вообразил, что тебе все можно. По-твоему, показывать пачки денег кому попало умно? Или ты думаешь, люди не понимают, как зарабатываются такие суммы?
Франк вытащил зеленую карточку. На Тимо она, видимо, не произвела впечатления. Он слегка смутился, и только. Потом велел Франку спрятать ее.
— Этим тоже лучше не козырять.
Предпринял Тимо и третью атаку. Им то и дело приходилось прерывать разговор: клиенты изо всех углов наперебой подзывали хозяина.
— Слушай, малыш. Знаю, ты подумаешь, что я завидую, но я все-таки сделаю то, что должен сделать. Не стану утверждать, что такой документ — пустая бумажка, но им надо уметь пользоваться. И дело даже не только в этом.
Развивать свою мысль он не пожелал.
— А в чем еще?
— Что об этом говорить? Слухов и без того хватает. Я лажу с победителями. Меня они не трогают. Иногда приносят товар и ведут себя как честные партнеры. Я общаюсь со многими из них, притом с самыми разными; вероятно, поэтому кой о чем и догадываюсь.