После того, как мы трахнулись, наши отношения взлетели на совершенно новый уровень. Однажды, мы смотрели по телевидению соревнования по мотокроссу (dirt-bike racing), и я сказал ей, что хотел бы это попробовать. На следующий день около моего дома стоял кроссовый мотоцикл. Никто — будь то мужчина или женщина — никогда прежде не проявлял ко мне подобной щедрости. Мы постепенно поняли, что мы хотим быть вместе надолго, возможно, даже навсегда.
Когда я покинул её, отправляясь в тур «Theatre of Pain», каждый вечер, играя “Home Sweet Home”, я слышал сигнальный набат, гудящий у меня в голове. Именно этого я хотел всю свою жизнь. Я хотел создать семейный очаг, как мои родители. Я всегда был, что называется, «не пришей кобыле хвост», бегающий по Лос-Анджелесу в поисках кого-то, кто был бы похож на моих отца или мать. Возможно, это происходило от постоянной тревоги, которую, как сказал мой психотерапевт, я унаследовал от своей матери: я боялся быть один, остаться вне общения. Чем дольше тянулся тур «Theatre», тем в большей степени я понимал, что чего я хочу.
Когда во время перерыва в туре я оказался дома на Рождество, Хизер и я ехали по автостраде Вентура (Ventura freeway) на лимузине. Я встал и просунул свою голову в люк на крыше автомобиля.
“Эй”, закричал я Хизэр. “Поднимайся сюда и посмотри, как это здорово”.
“Что?”
“Иди сюда!”
“Что сделать?”
Медленно и неохотно она встала. Как только её голова просунулась через отверстие люка, и её тело прижалось к моему, я спросил её: “Ты выйдешь за меня замуж?”
“Что?” сказала она. “Здесь слишком шумно. Я тебя не слышу”.
“ТЫ ВЫЙДЕШЬ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ?”
“Ты серьёзно?” Она посмотрела на меня скептически.
Я нащупал в моём кармане и вытащил бриллиантовое кольцо. “Я серьёзно”.
“Что?”
“СЕРЬЁЗНО!”
Когда тур закончился, мы поженились во внутреннем дворике в Санта-Барбаре (Santa Barbara). На мне был белый кожаный смокинг, а она была одета в белое платье без бретелек с белыми рукавами от середины её рук до самых запястий, оставлявшими открытыми её загорелые плечи и тонкую нежную шею. Это была самая большая свадьба, которую я когда-либо видел: пятьсот гостей, парашютисты (skydivers) с большими бутылями шампанского и белые голуби, которые взлетели в воздух после того, как мы произнесли свои клятвы. Руди (Rudy), один из наших техников, произнёс самый лучший тост: “За Томми и Хизер”, сказал он, поднимая бокал шампанского. “Пусть все ваши взлёты и падения будут исключительно в постели” (”May all your ups and downs be in bed”). Затем он взял бокал с шампанским и разбил его о свою голову. Я мельком взглянул на столы, где сидело семейство Хизер, и все они, похоже, в этот момент поменяли своё мнение относительно этого брака.
Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Там были все мои друзья, включая половину рок-сцены Сансет Стрип. Было похоже, что все они теперь играют в одной большой группе: «Ratt», «Quiet Riot», «Autograph», «Night Ranger». Единственной проблемой в тот день был Никки. Я попросил его быть моим шафером, а он устроил бардак. Он был измучен; он постоянно потел; и его кожа была чисто желтого цвета, чувак. Он постоянно извинялся, чтобы отойти в ванную, а затем возвращался и начинал засыпать посреди церемонии. Как шафер, он был столь же нагероинен, как и бесполезен. Я даже не предполагал, что он ширяется на моей грёбаной свадьбе.
Глава вторая
«ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМ, КАК БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ ПРЕВРАТИЛАСЬ В ПОМОЛВКУ, В НЕМАЛОЙ СТЕПЕНИ БЛАГОДАРЯ ТАЛАНТУ МИННЕЗИНГЕРА И ДРЕВНЕЙ ХИТРОСТИ — СНАБЖАТЬ НИККИ НАРКОТИКАМИ» (Миннезингеры — немецкие поэты-певцы XII–XIV веков)
На следующий день после того, как я вернулся домой со свадьбы Томми, я обнаружил в почтовом ящике письмо от нашего бухгалтера Чака Шапиро (Chuck Shapiro), принесённое собственноручно. “Ты тратишь пять тысяч долларов в день”, писал он. “Пять тысяч долларов умножаем на семь, получаем — тридцать пять тысяч долларов в неделю. В месяц это — сто сорок тысяч долларов. Ровно через одиннадцать месяцев ты будешь абсолютным банкротом, если не трупом”.
До свадьбы Томми мне удавалось держать в тайне мою пагубную привычку, т. к. я редко виделся с кем-либо из группы. Теперь банда была раздроблена по разным домам в различных частях города. Мы всё ещё в значительной степени занимались теми же самыми вещами, что и раньше, когда жили все вместе в одной квартире: просыпались, напивались, затем ложились спать, и так по кругу изо дня в день. Но разница была в том, что мы больше не делали этого вместе. Томми был в «Хизерленде» («Heatherland» — шуточная аналогия с Wonderland — волшебная страна), живя в многомиллионном доме в частном секторе с охраняемыми воротами. Он был так взволнован из-за того, что один из его соседей был инвестиционный банкир, зарабатывающий сорок пять миллионов долларов в год, а другой — адвокат, занимающийся, главным образом, делами, связанными с убийствами. Но всё, что я думал об этом, было, “Эти люди всегда были нашими врагами”. Винс был толи в тюрьме, толи зависал в своём доме с владельцами стрип-клубов, с какими-то спортсменами и бизнесменами с сомнительной репутацией. Что же касается Мика, то он настолько скрытен, что в это время он вполне мог продавать оружие в Иран, а мог дефилировать по подиуму. Короче, я ничего о нём не знал.
Сила группы состоит в солидарности её членов. Когда они раскалываются на различные миры, то начинаются проблемы и размолвки, которые в конечном итоге приводят к разрыву. Изначально Винс и Томми были парнями из Ковина (Covina), я был из Айдахо (Idaho), а Мик был из Индианы (Indiana); все мы были провинциальными безнадёжными неудачниками, которые, так или иначе, превратились рок-звёзд. Мы воплотили наши мечты в реальность. Но мы так крепко ухватились за свой успех, что забыли, кем мы были раньше. Винс пытался быть Хью Хефнером (Hugh Hefner), Томми со своим высокосветским браком и новыми друзьями воображал себя Принцессой Дианой (Princess Diana), а я думал, что я гламурный богемным героинщик, подобно Уильяму Берроузу (William Burroughs — американский писатель и философ) или Джиму Кэрроллу (Jim Carroll — писатель, поэт, мемуарист и музыкант). Предполагаю, что Мик всегда хотел быть Робертом Джонсоном (Robert Johnson — джазовый гитарист) или Джимми Хендриксом (Jimi Hendrix), хотя он так пил, что начинал больше походить на Мит Лоуфа (Meat Loaf).
Правда всплыла после моего провала на свадьбе Томми. Я пытался отказаться идти туда, но безуспешно. Я поставил себя в глупое положение, т. к. у меня не было никаких навыков светского общения, и я не любил танцевать с миллионерами. Во время приёма я проговорился нашему тур-менеджеру Ричу Фишеру (Rich Fisher), что засадил немного героина, будто это не было очевидным. А он рассказал об этом всем в офисе. Когда я не ответил на письмо Чака с предупреждением, моя управляющая компания и адвокат по имени Боб Тиммонс (Bob Timmons) (который помог Винсу отмазаться) ворвались в мой дом и вмешались в дело. Сначала я был взбешён. Но после многочасового разговора они меня убедили. Николь и я согласился поехать в реабилитационную клинику. Фактически, это была та же самая клиника на Вэн Найс Бульвар (Van Nuys Boulevard), где до этого находился Винс.
Как и Винс, я не был готов к лечению. Но, в отличие от Винса, надо мной не висела угроза тюремного заключения. На третий день моего пребывания там, жирная тётка с бородавками на лице пыталась убедить меня в том, что, чтобы очиститься, я должен уверовать в высшие силы. “Пошла ты вместе со своим Богом!” крикнул я ей, наконец. Я выскочил из комнаты, она последовала за мной. Я обернулся, плюнул ей в лицо и снова сказал, чтобы она отвязалась от меня. На сей раз она отстала. Я пошёл в свою комнату, схватил гитару, выпрыгнул из окна второго этажа и начал спускаться по Вэн Найс Бульвар в своей больничной одежде. Я жил в пяти милях оттуда и полагал, что смогу дойти пешком.