“Привет, как дела, мужик, это Никки Сикс”.
“…и Томми, чувак!”
Я совсем не ожидал, что он перезвонит мне, не говоря уже о том, что это произойдёт так скоро. “Гм, привет, как дела?” спросил я, неуверенный, была ли это какая-то шутка или нет.
Мы поболтали немного о статье в «Spin», а затем Никки прервал меня. “Есть дело. Ты должен пообещать, что никому ничего не скажешь, т. к. мы ещё не сделали официального заявления, но Винс покинул группу. Поэтому Томми и я хотели поинтересоваться, не хочешь ли ты как-нибудь заскочить к нам и поджемовать вместе”.
“Вы имеете в виду прослушивание для вас, парни?”
“Ну да, прослушивание. Типа того”.
“Хорошо, мужик. Конечно. Без проблем. Гм, спасибо”.
Я позвонил своему менеджеру и спросил, что мне делать. Он сказал, чтобы я играл концерт со «Scream» тем вечером и хранил всё в тайне, пока не выяснится, что же происходит на самом деле. Я встретил группу в клубе, мы отстроили звук (sound-checked), и я сказал им, что разговаривал с Никки и поблагодарил его за то, что он упомянул наш альбом. Это было всё, что я сказал.
Перед выступлением мы заехали на «KNAC» (лос-анджелесская хэви-метал-радиостанция) для радиоинтервью и акустического сэта. Когда мы вышли в эфир, кто-то вручил ди-джею Лонг Полу (Long Paul) клочок бумаги. Он прочитал его, поднял свои брови и об’явил, “Нам только что пришёл факс. В нём говорится, что «Motley Crue» избавились от Винса Нейла. Вы можете в это поверить?”
Никто из нас не ответил. Вместо этого вся группа повернула головы и уставилась на меня. Они догадывались, что что-то происходит. Но я прикинулся дурачком. “Вы серьёзно?” спросил я. “Они избавились от него?”
ТРИ ДНЯ СПУСТЯ МОЕ ВРЕМЯ пришло. Прослушивание. Я понятия не имел, как я собираюсь это осуществить, т. к. помимо моей полной некомпетентности относительно материала «Crue», голос Винса был намного выше моего. У него был высокий и чистый, а мой — мрачный и скрипучий. Когда я вошёл в студию на Бербанк, они уже были там. Загадочные, они джемовали на тему песни “Angel” Джими Хендрикса (Jimi Hendrix). Это звучало громко, грязно и поразительно. Они были крепкой группой. И у них было так много оборудования в комнате, что это напоминало «Guitar Center» (сеть магазинов по продаже музыкальных инструментов).
Чтобы сломать лёд, я сказал им, что хотел раздеться и прийти на прослушивание голым. Это была глупая ремарка, но Томми засмеялся. “Чувак, тебе так и надо было поступить! Это было бы потрясающе!”
Я выдохнул и расслабился. Мне понравились эти парни. Я не был хорошо знаком с их песнями, но в моем родном городе Филадельфия (Philadelphia) я переиграл более чем в пятидесяти кавер-группах, так что я знал все каверы, которые они сделали. Мы начали с “Helter Skelter”. Я схватил микрофон, начал петь, но после первой же строфы они вдруг прекратили играть.
Мои легкие застыли, я ждал, что меня сейчас вышибут из комнаты.
“Чувак, это просто чума”, сказал Томми и рассмеялся, не веря собственным ушам. Ему понравилось.
Мы закончили “Helter Skelter”, а затем ещё глубже погрузились в каверы — “Jailhouse Rock” и “Smokin’ in the Boys Room”. Они вручили мне лирику “Dr. Feelgood” и “Don’t Go Away Mad”. Томми пребывал в приятном возбуждении, потому что это звучало настолько тяжелее, чем обычно — скрежещущий голос и вторая гитара, но Никки и Мик хранили молчание. Они сказали, что должны будут порепетировать с другими певцами на следующий день, и я должен был прийти позже.
Когда я пришёл на второе прослушивание, там были Дуг Талер, Чак Шапиро и Дэвид Рудич. Рудич, адвокат группы, усадил меня и начал нести какую-то юридическую околесицу, в которой я ничего не понимал, а затем мы снова прошли те же самые песни. После этого, «пиджаки» пожали мне руку и поблагодарили за то, что я заглянул. Всё это выглядело сухо, деловито и осторожно, чтобы не показать никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных.
“Чёрт”, сказал я группе после того, как «пиджаки» удалились. “Мы здесь всего сорок пять минут. Хотите поджемовать, парни, или как?”
Мик и я какое-то время обменивались блюзовыми фразами, а затем я показал им риф, над которым работал. К концу репетиции мы уже написали основу одной песни, “Hammered”, и акустическую часть другой, “Misunderstood”. У Никки были какие-то новые тексты, т. ч. я пел их, а затем взял перерыв, чтобы сходить в уборную. Когда я вернулся, все трое они сидели на подиуме для ударной установки.
“Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это”, сказал мне Томми, вставая. “ТЫ, парень!”
“Но ты всё ещё не должен никому ничего говорить”, сказал Никки. “Потому что предстоит много юридической работы прежде, чем это осуществится”.
“Я могу сказать моей жене?” спросил я их.
Они улыбнулись. “Да, конечно ты можешь ей сказать”.
Дома меня ждали Валери (Valerie) и мои друзья: там были Роберт (Robert), барабанщик моей первой настоящей группы, «Angora», со своей подругой, Джиной (Gina); и Нил Злозовер (Neil Zlozower), который фактически тоже был другом Никки, зависал со своей женой, Дэниз (Denise). У них было две бутылки «Dom Perignon» (сорт элитного шампанского). “У меня две новости: хорошая и плохая”, сказал я Валери. “Хорошая новость — я прошёл прослушивание, и это было круто. Плохая — перед вами новый певец «Motley Crue»”.
Хоть я и шутил, но фактически оказалось, что для неё это действительно были плохие новости. Я стоял, засунув голову в пасть льва, и мы оба это знали. Всё начиналось прекрасно. На следующий день группа послала Валери красивую хрустальную вазу с двумя дюжинами роз с запиской, которая гласила, “Добро пожаловать в семью”. Но по мере того, как продолжались репетиции, я начал бывать дома всё реже и реже, что было особенно тяжело для Валери, т. к. нашему сыну только что был поставлен диагноз — диабет. Никки мог завалиться в наш дом с одной спальней совершенно пьяным после драки с Брэнди и пробурчать, “Так, Краб (Crab), или ты идёшь со мной, или ты уволен”. Или Томми заезжал за мной на лимузине посреди ночи, и мы вместе отправлялись делать татуировки. Я решил наколоть название альбома, “Till Death Do Us Part”, у себя на руке, но вскоре они изменили его на просто “Motley Crue”.
Однажды ночью я вытащил Валери вместе с нами, и она была не слишком рада, когда увидела, что все эти тёлки роились вокруг нас, словно мухи вокруг дерьма. Мы закончили тем, что приехали в «Мондриан Отель» («Mondrian Hotel»), и Никки снял для себя номер, потому что не хотел ехать домой. Я ждал в «Скай Баре» («Sky Bar») внизу с Валери, которая была так пьяна, что уснула. Пока я был в уборной, она проснулась и подумала, что я ушел в номер Никки, поэтому она пошла меня разыскивать. Когда я вернулся из уборной, кто-то в баре сказал мне, что она ушла наверх. Так что мы целый час преследовали друг друга по всему отелю до тех пор, пока, наконец, в дверь номера Никки, где я находился в тот момент, не постучали. В коридоре, держа мою жену, стоял охранник отеля. “Эта женщина говорит, что она замужем за Джоном”, сказал он, держа её за шею, словно пьяную шлюху. “Мне вышвырнуть её?”
“Валери!” закричал я, и охранник отпустил её. Она пролетела через всю комнату и по-девчачьи ударила меня кулаком в лицо. Я покраснел от гнева, схватил её, спустился с нею вниз и бросил её в машину. Всю дорогу домой мы дрались.
Мы жили в скверном районе, и люди, как, например, Томми, боялись, заезжать к нам, потому что частенько слышали там стрельбу. Однажды вечером я пошел в «7-Eleven» (сеть продовольственных магазинов), чтобы купить молока. По пути домой ко мне подскочили три мексиканца. Один ударил меня пистолетом по затылку, а другой нанёс мне несколько ударов большой отверткой в руку и в спину. Странно, они сорвали только украшения с моей шеи, но не тронули мой бумажник. Я приковылял домой весь в крови и рухнул на пол в гостиной. Я был расстроен: ко всему прочему я забыл на улице молоко.
Когда группа услышала о том, что произошло, они одолжили нам с Валери денег, чтобы мы могли переехать в Таузенд Оукс (Thousand Oaks — один из самых безопасных городов не только в Калифорнии, но и в США в целом), где были намного лучшие школы для детей. Парни также добавили к этому новенький «Харлей» («Harley-Davidson Heritage Softtail Classic»), чтобы мы могли вместе кататься. Но для Валери и меня было уже слишком поздно.