Может быть, она была слишком молода или у неё был неверный взгляд на жизнь, или, возможно, она не хотела иметь детей от кого-то вроде меня (предположение, которое меня по-настоящему задело, когда она забеременела сразу же после того, как сошлась с Ричи Самборой [Richie Sambora]), но меня это начало сильно угнетать. На протяжении многих лет я инвестировал средства в отношения, и если не было никакой возможности продвинуть их вперёд, то лучше всего было сократить свои потери. Когда я родился, мой папа был уже настолько стар, что он с трудом мог играть со мной в бейсбол. Я же хотел быть достаточно молодым, чтобы бегать повсюду со своими детьми, иметь те же интересы, что и они, не отставать от них и быть частью их жизни, пока они не вырастут.
Когда я влюблен, у меня на глазах будто шоры. Я даже не смотрю на других женщин. Но как только я начал переоценивать свой брак с Хизер — также, как я уверен, она переоценивала меня — мои глаза начали блуждать. После того, как ваши глаза начинают блуждать, начинают блуждать ваши мысли. А после того, как начинают блуждать ваши мысли, начинают блуждать ваши руки. Ну, а после того, как начинают блуждать ваши руки, это всегда заканчивается плохо. Мы выдержали семь лет сумасшествия — пройдя через взлёты и падения наших карьер, через мою безумную наркотическую и алкогольную зависимость и грёбаную пытку реабилитацией, через оглушительный успех «Dr. Feelgood» — и было что-то, что нам необходимо было сказать друг другу. Но мы слишком затянули с этим, долго взвешивая все «за» и «против».
Странно, после того, как Хизер и я расстались, несколько пьяных козлов вышибли дерьмо из нас с Кораби, когда мы шли по улице. Когда я, выздоравливая, лежал в кровати в отеле, у моей двери послышался шум, я взглянул и увидел Хани (Honey), прорвавшуюся в мой номер. Это был первый раз, когда я увидел её спустя девять лет. Она подошла к кровати, склонилась над ней, сделала мне минет и ушла, не сказав ни слова. С тех пор я её больше не видел.
Пока я лежал там после этого сконфуженный и опустошённый, я вдруг понял, насколько одинок я был без Хизер, потому что после семи лет брака вы оглядываетесь вокруг в поисках ваших друзей и понимаете, что они давно ушли. Но в то же самое время я был взволнован. Я был готов влюбиться снова, но не в ещё одну девчонку, а в музыку. Была целая новая школа групп, которые появились на свет — жёсткое, тяжелое дерьмо, вроде «Pantera» и «Prong» — и с уходом Винса и приходом такого татуированного падла (dirtbag), как Кораби, у нас, наконец, появились средства и инструменты, чтобы войти в это реальное дерьмо.
Глава восьмая
«НОВИЧОК, НАД КОТОРЫМ ЗЛО ПОДШУЧИВАЮТ ЕГО СТАРШИЕ ТОВАРИЩИ, ОБНАРУЖИВАЕТ ИХ ИСТИННУЮ СУЩНОСТЬ ПОСЛЕ УНИЗИТЕЛЬНОЙ НОЧИ В РУКАХ ГОРОДСКИХ ПРОСТИТУТОК»
После попойки Томми и Никки они обязались вести трезвый образ жизни, так как хотели повторить успех «Dr. Feelgood» с Бобом Роком в Ванкувере (Vancouver). Такого понятия, как «золотая середина», для них не существовало. Мало того, что были запрещены алкоголь и наркотики, но также под запрет попали красное мясо, сигареты и кофеин. Целыми днями мы трескали витамины, а по утрам занимались с тренером.
Но неизбежно случались ночи, когда мы слетали с катушек (fell off the wagon). В первый раз это произошло, когда нас навестил Снэйк (Snake) из «Skid Row». Томми, Никки, Снэйк и я завалились в стрип-клуб, а затем в местный бар. Никки, который был уже абсолютно никакой, спросил у официантки, сколько стоит «камикадзе» («kamikaze» — коктейль на основе водки). Она сказала ему, что он стоит три с половиной бакса. Тогда он сунул руку в свой кармана, вручил ей горсть мятых банкнот и сказал, “Я хочу столько «камикадзе», на сколько здесь хватит денег”.
Пятнадцать минут спустя прибыла группа официанток с девятью подносами «камикадзе», которые они выстроили на нашем столике. Мы пили их до тех пор, когда в нас уже перестало вливаться, а затем погрузились в наш фургон. “Краб”, спросил меня Томми, “Ты когда-нибудь был с проституткой?”
“Нет”, икнул я.
“Ладно, тогда давай возьмём тебе проститутку”.
Жизнь была настолько нормальна и легка, когда эти парни были трезвые, но когда они были под кайфом, они могли втиснуть целую жизнь, полную приключений, погромов и декаданса, в двенадцатичасовой промежуток времени. По пути на Ричардс Стрит (Richards Street — улица в Ванкувере), где собирались проститутки, мы сложили все наши деньги. У меня было сто долларов, у Томми — восемьдесят, у несчастного Снэйка — шестьсот, а у Никки было двенадцать долларов, оставшихся от пирушки с «камикадзе». Мы затащили четырех действительно хорошеньких проституток в наш фургон и повезли их в отель, чтобы устроить там вечеринку. Томми присовокупил к девочкам “травку”, Никки вытащил пару бутылок «Джека», и мы начали веселиться. Томми был разведён с Хизер, но, как бы там ни было, он хотел позвонить ей, чтобы отметиться. “Грёбаная вечеринка начнётся, как только я вернусь”, - сказал он.
Полчаса спустя он распахнул дверь и вошел со штанами, спущенными до лодыжек, крича во всю глотку (yelling at the top of his lungs) и вышвыривая вон (bum-rushing) одну из проституток. В тот самый момент одна особенно озлобленная проститутка посмотрела на свои часы и сказала, “Это будет стоить ещё двести долларов с каждого”.
Внезапно вечеринка затихла, и какая-то тёмная, мрачная туча, которая появляется всякий раз, когда кто-нибудь упоминает про деньги, повисла над комнатой.
“Что это значит, двести долларов?” спросил я.
“Час стоит двести долларов, а час уже прошёл”.
Никки взбесился. Он кинул через всю комнату свою бутылку «Джека Дэниелса», и она разбилась о стену прямо над головой ожесточённой шлюхи. Он бросился за нею, грозя разрезать её пополам. И быстрее, чем вы можете произнести “Не уходи во гневе” (”Don’t go away mad”), в комнате не осталось ни одной девочки.
Только мы четверо, покинутые, сидели на диване. Проститутки уехали со всей нашей “шмалью” и деньгами, а Никки разбил об стену нашу последнюю бутылку «Джека». Снэйк хлопком открыл пиво из мини-бара и покачал головой. “Чуваки, знаете, что только что произошло?” спросил он. Затем он злобно улыбнулся: “Да, плохим рок-н-ролльным парням «Motley Crue» и «Skid Row» пришлось заплатить девочкам восемьсот долларов, только за то, чтобы те с нами поболтали. Мы такие романтики… (We’re pathetic)”.
Без моего ведома Томми и Никки решили, что ночь ещё не закончена. В то время, пока Снэйк занимал меня какой-то светской беседой, они прокрались в кухню отеля и украли оттуда двухсотлитровый чан с томатным соусом. Затем они выкрали из конторки консьержа ключ от моей комнаты, сняли простыню с моей кровати, намазали мой матрас томатным соусом и снова застелили постель.
Когда я вернулся в свой номер той ночью, то заметил, что в нём как будто пахнет спагетти, но я не придал этому особого значения. Я стянул простыню и положил руку на кровать, она с хлюпаньем в чём-то утонула. Я посмотрел на свою руку, она была покрыта чем-то красным, как в фильме «Изгоняющий дьявола» («The Exorcist»). Однако я был настолько пьян, что подумал, если я смирюсь с томатным соусом, что, так или иначе, продемонстрирует Томми и Никки, что лучше меня им всё равно никого не найти. Так что я так и уснул прямо в нём.
На следующее утро я оставил коробку с дюжиной пирожных со сливочным кремом у двери Никки и позвонил в звонок. Он открыл дверь, окинул взглядом коридор, затем заметил пирожные. Час спустя, я увидел, что пустая коробка из-под пирожных стояла в коридоре. Затем, позднее тем же днём, в спортзале я наблюдал, как он об’яснял тренеру, почему он чувствует себя слишком вялым, чтобы выполнять какие-либо упражнения.
После этого началась тотальная война с Никки. Он мог вытащить меня в бар, угостить меня выпивкой, а затем, пока я разговаривал с какой-нибудь девчонкой, он брал такси до отеля, наполнял мою замочную скважину клеем «Элмер» (Elmer’s glue) и сломанными спичками и возвращался обратно в бар. Как только я был “готов”, он привозил меня домой, а сам наблюдал в свой глазок, как персонал отеля снимал мою дверь с петель, так что я потерпел поражение той ночью.