Тем временем мы с Томми продолжали работать в двух совершенно разных направлениях; Мику промывали мозги, чтобы он поверил, что нет ничего, чем бы он мог посодействовать группе; а на Кораби все смотрели так, будто он был преступником, который украл все наши достижения. Каждый день мы вымещали на нём всё наше неудовольствие: мы говорили ему, что он должен обрезать свои волосы или что он должен петь в совершенно другом стиле. И каждую неделю мы меняли своё мнение обо всём. Мы слишком с большими усилиями пытались сделать великий альбом, но мы понятия не имели, в чём именно должно состоять его величие, потому что мы слишком боялись быть самими собой.
Наконец, однажды, Кораби сказал нам, что с него довольно. “Я не певец”, пожаловался он. “Я — гитарист. Я больше не могу этого делать”.
Так что теперь у нас было два гитариста и ни одного певца. Мы были абсолютно перевёрнуты с ног на голову. И именно в этот момент Ковач, который всё это время тихо скрывался где-то на заднем плане, неожиданно сообщил нам новость.
Глава шестая
«ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА РАЗЛУКИ ПРИШЛИ К СТРЕМИТЕЛЬНОМУ И ВЫГОДНОМУ ОКОНЧАНИЮ, ХОТЯ И НЕ К ВСЕОБЩЕЙ РАДОСТИ»
Я был категорически против встречи с Винсом, когда Ковач поднял эту тему. Также и Никки, этот маленький панк, который отправился на встречу в футболке, на которой большими грёбаными буквами было написано “Джон”.
Но адвокаты и менеджеры обманули нас, сказав, что если мы встретимся с Винсом, то он прекратит судебный процесс против нас. Они устроили тайную встречу в номере гостиницы «Хайатт» («Hyatt») у автострады № 405 (405 freeway). Никки и я вошли в сопровождении двух толстозадых адвокатов (big-ass attorneys) и обнаружили Винса, развалившегося в кресле, с его менеджером и двумя другими адвокатами. Это было похоже на грёбаный бракоразводный процесс с миллионером или что-то вроде этого. В их планы входило не только то, чтобы Винс отозвал свой иск в суде, но и чтобы мы вместе начали делать альбом и снова стали одной группой. Все эти скользкие грёбаные людишки хотели получить свои деньги, и им было абсолютно насрать на нас и на наше счастье. Это выглядело примерно так: «Motley» плюс Винс — равняется деньги; «Motley» минус Винс — не равняется деньги.
С тех пор, как я видел Винса в последний раз, он стал таким толстым, что был похож на Розин Барр (Roseanne Barr — американская комедийная актриса) или типа того. Его голова была размером с воздушный шар, а складки жира выступали поверх его наручных часов. Он был одет в синие слаксы (slacks — широкие брюки) и рубашку с коротким рукавом, заправленную в штаны, а его кожа была странного тёмно-жёлто-коричневого цвета, что, возможно, было вызвано сочетанием проблем с печенью из-за алкоголя и загара от постоянного пребывания на Гавайях. Было около четырёх часов дня, и я был готов поклясться своими грёбаными сосками (I was willing to bet my fucking tits), что он был пьян (he was plastered). Я думаю, что на самом деле он тоже не хотел нас видеть, но он фактически был сломлен смертью своей дочери, тем, что он покинул «Уорнер Бразерс» («Warner Bros.»), распадом его сольной группы, его разводом и миллионами долларов, которые он должен был выплатить за свой дом в Сими Вэлли (Simi Valley) после того, как Шариз буквально развалила его на куски.
“Я не хочу иметь никаких дел с этим парнем”, прошептал мне Никки. “Если хочешь знать что такое омерзение (uncool), то достаточно взглянуть на него”.
Мы с Никки пытались быть милыми. Я сказал что-то вроде, “Хорошо, что мы, наконец, видим тебя снова, чувак”, хотя я вовсе так не думал. И, когда он причмокнул (piped off — на сленге: “отсосал”), как это может только Винс, и сказал фальшивое, что-то вроде, “Не сомневаюсь, что так оно и есть, дружище”, нам с Никки снесло крышу.
“Пошёл ты…, мы уходим”, сказал Никки и схватил меня за руку. Все эти грёбаные адвокаты вдруг протянули к нам своими сальные ручонки, словно мы были чеками на миллион долларов, отправлявшиеся в печь для сжигания мусора. “Нет!” завопили они. “Потребуется много времени, чтобы об’единить вас, парни”.
“Я ухожу”, огрызнулся на них Никки. “Мне не нужен этот жирный кусок дерьма, который похож на какого-то отщепенца из флоридского приюта для пенсионеров”. (Florida retirement community).
Двое адвокатов схватили Никки и увели его в другую комнату, чтобы успокоить, в то время как двое других успокаивали Винса. Было похоже, будто мы марионетки, которые каким-то образом взбунтовались и начали думать самостоятельно. Они хотели, чтобы мы были послушными куклами и позволяли им дёргать нас за нужные ниточки.
“Если Никки скажет ещё хоть слово, я дам ему в морду (knock him out)”, кипел Винс в гневе.
Никто из нас так и не извинился, даже после того, как мы ещё два часа потом мололи всякую чепуху. Мы сказали Винсу, что у нас есть альбом, который почти готов, но у нас нет вокалиста. Наши менеджеры, Ковач с нашей стороны и Берт Стейн (Bert Stein) со стороны Винса, продолжали подталкивать нас всё ближе и ближе к тому, что нам необходимо работать вместе, их совместное слюноотделение увеличивалось по мере того, как они всё больше понимали, что их дойная корова сможет снова давать грёбаное молоко.
К концу встречи я начал успокаиваться и даже соглашаться с этой идеей: когда группа, которая была вместе в течение пятнадцати лет, заменяет свой главный элемент, у некоторых от этого может поехать крыша. Раньше в интервью я всегда говорил, что, если кто-либо из нас покинет группу, то мы просто развалимся, потому что это уже не будут «Motley Crue». Поэтому я понял, почему это было необходимо, хотя в душе я был доволен тем, куда мы двигались с Джоном.
Прежде, чем уехать, мы назначили время, когда Винса заглянет в студию, пообещав оставить весь наш негативный багаж за дверью.
Хотя Кораби официально покинул группу, мы продолжали работать с ним в студии. В воскресенье, когда Кораби не должен был появиться в студии, приехал Винс. В голове я продолжал твердить, “Это неправильно, это неправильно, это неправильно”. Но я не произнёс ни слова, потому что все наши кристально-чистые обиды и разногласия, как предполагалось, были оставлены на пороге — я сомневаюсь, что он был настолько большим, чтобы выдержать весь этот груз. Я попытался признать тот факт, что «Motley Crue» — это четыре человека: Никки, Мик, Винс и Томми. Вспомнив об этом, первое, что мы сделали, это начали удалять голос Кораби на каждой песне для того, чтобы Винс мог их перепеть.
После того, как Винс покинул студию тем вечером, я позвонил Кораби и вытащил его на “суши” (sushi). Я буквально плакал. “Чувак”, сказал я, и слезы стекали по моим щекам. “Я не могу поверить в то, что это происходит. Они действительно хотят, чтобы ты ушёл”.
Кораби дал этому об’яснение, сказав, что они ухватились за возможность вернуть Винса и забыли про него (left him in the dust). Я не думаю, что он на самом деле хотел уйти из группы. Ему нравилось петь с нами, но он просто не мог сносить то противоречивое давление, которое мы оказывали на него в студии. Он думал, что он, по крайней мере, сможет остаться в качестве второго гитариста и певца.
“Мне очень жаль”, сказал я ему десятый раз за тот вечер. “Я — всего лишь четвертая часть этого механизма. Грёбаные законы большинства и их полномочия вынуждают нас к этому. Я просто хочу, чтобы ты знал, что это совсем не то, чего я хотел”.
Это был тяжелый день, чувак.
Глава седьмая
«В КОТОРОЙ ЗАМЕНЯЮЩИЙ ЗАМЕНЯЕТСЯ ТЕМ, КОГО ОН ЗАМЕНЯЛ»
Думаю, впервые я почувствовал, что что-то происходит, когда мы закончили наш тур в Японии. По каким-то причинам, всюду, где проходили эти парни, беда следовала за ними, словно черное облако: никогда прежде у меня не было никаких проблем, пока я не присоединился к этой группе, но теперь это были кулачные драки, трагедии (drama) и неприятности с полицией практически каждый день. Наш японский промоутер, господин Удо (Mr. Udo), затрясся от ужаса (shook in his patent-leather shoes) в тот момент, когда увидел нас. Очевидно, у него уже был опыт общения с этой группой до меня. К концу тура — посреди разгромов гостиничных номеров, Никки, приглашавшего на сцену тысячи фанатов каждый вечер и самого ужасного, когда Томми, решив пошутить, сыграл “Ты скинул на меня бомбу” (”You Dropped the Bomb on Me” — песня группы “The Gap Band”) в качестве вступления к нашему шоу в Хиросиме (Hiroshima — японский город, подвергшийся атомной бомбардировке со стороны США 6-го августа 1945 года) — господин Удо заказывал себе не по одной порции «камикадзе», а по целому кувшину каждый вечер. У него так сильно тряслись руки, что, уверен, в тот момент, когда мы покинули Японию, он лёг в санаторий на обследование.