“Мистер Ли”, сказал офицер по селектору. “Вы должны впустить её, чтобы она могла забрать свои вещи”.
“Чувак”, возразил я. “У неё мое кольцо”.
“Меня это не касается”, сказал он. “Она должна войти и забрать своё имущество”.
Я всплеснул руками и открыл грёбаную дверь. Полицейский ввалился в сопровождение Бобби. Она направилась прямиком в спальню. Я хотел последовать за ней, но полицейский остановил меня.
“Не входите туда!”
Я был обескуражен (I lost it). “Что вы хотите сказать этим “не входите туда”? Это моя грёбаная спальня. И там мои личные вещи”.
“Я хочу, чтобы вы ждали снаружи и сохраняли спокойствие”.
“Это чушь какая-то! Я ничего ей не сделаю” (”I’m not going to do shit to her.”).
“Вы слышали, что я сказал, мистер Ли?”
“Я слышал, мать вашу! Я только хочу удостовериться, что она не возьмёт ничего из моих вещей! Я имею на это право, не так ли?”
Полагаю, что я не имел на этого права. Т. к. прежде, чем я узнал об этом, меня бросили на пол, надели наручники и затолкали на заднее сидение их полицейской машины.
“За что вы забираете меня в тюрьму?” вопил я, когда они от’eхали.
“Нападение”.
“Что?”
“Леди говорит, что вы пытались задушить её”.
Так как это была ночь пятницы, они продержали меня там всю оставшуюся часть уик-энда, что только дало Бобби достаточно времени, чтобы вычистить всю мою грёбаною квартиру. Когда я пришёл домой в понедельник утром, то обнаружил комнаты пустыми — стулья, столы, кровать, всё — я даже не был удивлён. Мне просто было любопытно, где она нашла перевозочную компанию, согласившуюся работать в выходные. Надеюсь, что ей пришлось заплатить им достаточно серьезное вознаграждение за сверхурочную работу, т. к. уверен, что ребята хорошо потрудились. Всё, что они оставили мне, была единственная вилка в посудомоечной машине.
НО ЧТО ЗА БОЛЬНАЯ ШТУКА — эта любовь. Я, чёрт возьми, тосковал по ней. И она, безусловно, скучала по мне тоже. Поэтому спустя всего несколько дней после того, как я был освобождён из тюрьмы, я оказались в квартире, которую она сняла после от’езда из моего дома — трахая её на своей бывшей кровати, чувак. На самом деле, мы больше не испытывали влечения друг к другу, но в то же самое время мы не могли окончательно разбежаться в разные стороны (We weren’t really going out again, but we weren’t quite broken up either). Это превратилось в одни из тех отношений, когда нужно было просто застрелиться и положить конец всем этим грёбаным страданиям (It turned into one of those relationships that just needs to be shot and put out of its fucking misery). Мы удерживали друг друга в стороне от жизни, от встреч с другими людьми, но в то же самое время мы не могли получить достаточно друг от друга.
Во второй или в третий раз, когда мы встретились после тюрьмы, она начала наезжать (bitching) на меня, потому что думала, что я интересуюсь одной из её горячих подружек. Она топала ногами и орала на весь дом в течение нескольких грёбаных часов без перерыва. Я пытался обратить всё это в шутку, но это только ещё больше рассердило её. Я пробовал не обращать на неё внимания, но это только сделало её ещё более безумной. Я пытался урезонить её, но она только становилась всё более раздражённой. Наконец, я больше не мог этого вынести. Я не знал, как прекратить этот ор. Я схватил грёбаную вазу со стола, разбил её об пол, сказал, “Ты — грёбаная дура”, и уехал. Я был так расстроен. Я не мог избавиться от этой сумасшедшей грёбаной женщины и от моих безумных грёбаных чувств к ней, не было никакой возможности сделать это. Мне нужно было убежать из этого дерьма, выбросить всё это из головы (get my mind off it), остановить весь этот крик. Почему я по-прежнему тратил своё время на эту сучку, которая подставила меня?
Так что я отправился навестить друга по имени Сэдж (Sedge), который был таким же конченым героинщиком, как грёбаный Никки Сикс (who was a full-on fucking Nikki Sixx junkie). Когда я вошёл, он сидел на диване, готовя раствор (juicing up). “Эй, братишка, сделай-ка мне укольчик”, попросил я. “Я хочу обо всём забыть прямо сейчас” (”Hey, bro, hook me up,” I begged. “I don’t want to feel a fucking thing right now.”).
“Нет проблем”, сказал он, пытаясь щёлкнуть пальцами, но он был слишком обдолбан, чтобы вызвать для этого достаточное трение (”No problem,” he said, rubbing his fingers together in what would have been a snap if he wasn’t too junked-out to generate enough friction).
Я закатал свой рукав, на столе перевязал руку куском медицинской резиновой трубки и ждал, пока он приготовит шприц. Я увидел, как он опустил его в ложку и втянул два кубика.
“Брат, я — не ты”, сказал я ему. “Я не занимаюсь этим постоянно. Это может быть слишком много для меня”.
“Нет (naw), не волнуйся”, он оборвал меня на середине фразы. “Всё в порядке. Доверся мне, чувак. Я — героинщик. Я знаю, что я делаю”.
“А к чёрту всё. Будь что будет” (”Fuck it. Whatever”). Эти слова — “Доверся мне, я — героинщик” — должны были послужить путеводной нитью прямо туда (should have been a clue right there). Я имею ввиду то, что он был грёбаным наркоманом, чувак, и, конечно же, его переносимость была сильнее моей (his tolerance was going to be more than mine).
Он уколол мою руку, запустил два кубика в мою кровеносную систему, вытащил иглу и развязал трубку. Я оказался в грёбаном раю. Я, чёрт возьми, был таким счастливым. Я не чувствовал ничего. Мое тело расслабилось, слова, “Бобби” и “Браун” исчезли из моего сознания, и поток удовольствия струился из моего сердца и заполнял всё моё тело. Я откинулся на диван и закрыл глаза.
Глава вторая
«В КОТОРОЙ НИККИ ЧУЕТ НЕЛАДНОЕ И ИЗОБРЕТАЕТ СПОСОБ ДЛЯ ЕГО УСТРАНЕНИЯ»
Когда мы совершали тур с Кораби по Европе, в Италии была пресс-конференция. И эта необыкновенно красивая итальянская журналистка встала и сказала, “Никки, я хочу задать вопрос тебе”. У неё были “рабочие” губы (blow-job lips), гладкие темно-рыжие волосы, и она выглядела точно, как Ракель Уэлч (Raquel Welch — американская киноактриса) в роли Похоти (Lust — воплощение одного из семи смертных грехов) в кинофильме «Bedazzled» (комедия 1967-го года, у нас фильм известен под названием «Ослепленный желаниями»). “Ты благодаришь Господа Бога за то, что он сотворил тебя таким прекрасным?”
“Нет”, ответил я ей. “Я проклинаю его за то, что он сотворил мой член таким маленьким”.
После пресс-конференции она пригласила меня выпить вместе кофе, чтобы мы могли больше поговорить. “Ну, ты знаешь, я женат”, сказал я ей.
“Нет, нет. Просто поговорить”, сказала она, всё ещё выглядя, как Похоть. “Может быть, встретимся завтра”.
“Позвони мне”.
На следующее утро, вместо того, чтобы позвонить мне в номер, она постучала в дверь. Я выполз из кровати, открыл дверь, она ворвалась и мигом сбросила с себя туфли, юбку и обтягивающий свитер. Её тело было просто невероятным: идеальные линии, золотисто-коричневая кожа, каскад волос, как в рекламе шампуня, струился по полным грудям, выпирающим из красного лифчика. Утренний “стояк” натянул мои трусы (My morning wood pushed against my underpants). Она повалила меня на кровать, сказала, “Давай посмотрим, так ли тебя проклял Бог “, и мы начали кувыркаться. Но, как только я собрался её трахнуть, она спросила, “У тебя ведь есть презерватив, правда?”
“Нет, нету”.
“Тогда я сейчас вернусь”, сказала она и скользнула обратно в свою одежду.
Когда она ушла, я на минуту задумался: Что я делаю? Я почти трахнул эту тёлку. Я женат; у меня дети. Трахануть (screwing) эту великолепную итальянку, которая сводит меня с ума от желания — это бесполезная трата времени. Я влез в свою одежду, прошёл через холл в номер Мика и понаблюдал за тем, как она вернулась с презервативом, только дома уже никого не было.