Сделав, как она сказала, я наблюдаю, как она забрасывает свою удочку. Она выглядит такой счастливой, а я просто разрываюсь между ожиданием, ну когда же вся Америка увидит это выражение её лица на больших экранах, и желанием, чтобы вся её радость оставалась принадлежащей ей.
– Как думаешь, тебя будут сильно раздражать камеры? – спрашиваю я.
Она пожимает плечами.
– Не так сильно, как то, что шоу будет не о рыбалке.
– А если только о ней? – интересуюсь я. – Что, если это будет твоим условием?
Она снимает бейсболку, проводит рукой по волосам, почесывая голову.
– Да я не знаю.
Думаю, никто из нас после этого уже не хочет обсуждать эту тему, поэтому мы молча стоим, глядя на воду, птиц и по большей части друг на друга.
***
Похоже, рыба не подозревала, что Настя намного быстрее ее, и уж куда проворней меня, поскольку она успела поймать три рыбины (двух окуней и одного огромного палтуса), а я только забросила. Я бы солгала, сказав, будто опозорилась и переживаю из-за того, что она меня обставила. Нет ничего лучше, чем наблюдать, как Настя вытаскивает на палубу двадцатикилограммовую рыбину.
Вру, конечно. Секс с Настей на этой же самой палубе может быть гораздо лучше… Но только слегка. Уже пригрело солнце, отражаясь от воды, и она сняла свою кофту; вид её загорелых предплечий, которыми она тянет и наматывает леску… это… Это может привести меня к неконтролируемому оргазму.
– Будет так странно уезжать, когда я прожила тут пару недель, – не обращая внимания на вожделение на моем лице, говорит она и снова забрасывает удочку.
Моргнув, я отвлекаюсь от похотливых мыслей о Насте и жду её пояснений. Глядя на неё сегодня, я заметила, насколько сильно ей хочется вернуться в родную стихию.
– В смысле, странно?
Она удивляет меня, ответив:
– Мне не нравится мысль, что у меня не будет возможности видеть тебя в любое время.
Я не ожидала такого. Думала, она скажет, что ей будет недоставать погоды Южной Калифорнии, мексиканской кухни или возможности потусить с Лерой и Светой. Теперь я еще больше хочу броситься к ней, взять её лицо в ладони и целовать, как никогда и никого раньше, с облегчением думая, что она само совершенство.
Вместо этого я заявляю:
– Вчера я мастурбировала, думая о тебе.
Она сгибается пополам, заливаясь смехом. Наконец, немного успокоившись, она говорит:
– Что, правда?
– Абсолютная.
Когда она выпрямляется, я вижу, что она немного покраснела, и это едва заметно из-за тени от козырька бейсболки. Что-то новенькое.
– Я тоже, – признается она.
– Да ладно?
– Ага.
– Я была бесподобна?
– Ты мастерски отлизала у меня, Имбирная Печенька.
– Да, я бы так смогла, – гордо вздернув подбородок, говорю я.
Она подтянула пару метров лески на катушку своей удочки.
– Смогла бы.
Я всегда думала, что, когда влюблюсь, буду чувствовать волнение, неуверенность или потрясение. Но я и не ожидала, что полюблю ту, с кем буду себя чувствовать комфортно. Я хочу ей сказать: «Думаю, я люблю тебя», потому что подозреваю – на мое признание она мягко и с сочувствием вздохнет, но согласится, что сейчас не самое удачное время.
Я смотрю на неё, на её угловатую челюсть, длинную загорелую шею и руки, в которых я чувствую себя странно защищенно, в чем, я и не подозревала, как нуждалась. Правда нуждалась? Я привыкла, что только папа был моим постоянным защитником, стеной и спасителем. Неужели я жаждала именно такой женщины в своей жизни?
У меня заболело в груди от мысли, что надежная, страстная и верная Настя именно та женщина, которую я надеялась найти.
Прищурившись, она смотрит на воду, и мне становится интересно, о чем она сейчас думает. С глубоким вдохом её грудь поднялась, а на выдохе она закрыла глаза. Кажется, она находится в таком же раздрае, в каком себя ощущаю и я.
Знаю, что попала в точку, когда она открывает глаза и смотрит на меня. И это пугает, потому что я знаю свое сердце, и если я впускаю туда человека, то это серьезно и навсегда.
Только я открываю рот и что-то сказать – хотя понятия не имею, что именно из меня вырвется, когда эти искренние эмоции поднимаются вверх по горлу – моя удочка резко дергается и сильно наклоняется к воде.
– Ого, так, спокойно, – с восторгом в глазам восклицает Настя, подходит ближе и берет мою удочку. – Смотри, ты что-то поймала.
Рыбалка с папой на реке в Северной Калифорнии, когда я была маленькой, никак не подготовила меня к вытаскиванию рыбы из океана. Когда это двадцатисантиметровая форель, и поплавок прыгает в воде, то, нагнувшись, своей худенькой рукой в свои двенадцать лет я с легкостью наматывала леску и доставала ее из реки. А тут приходится напрягать каждую мышцу в борьбе с этим плавающим монстром. Я держу леску и начинаю ее подтягивать, и каждый сантиметр – как маленькая победа. Настя позади кричит и охает, словно я вытаскиваю белую акулу. К нам подходят двое мужчин, и начинают меня подбадривать.
– Давай, помогу? – кричит Настя среди всеобщего ликования.
– Отвали!
Теперь я понимаю, почему она сняла кофту; я вспотела, и уже начала ругаться, с чего это идея поехать на морскую рыбалку показалась мне удачной. Но увидев первые очертания палтуса – с шипами вдоль позвоночника и его огромный размер – я забыла обо всем.
– Моя рыба намного больше твоей! – ору я.
Сзади встает Настя, чтобы помочь вытащить, после того как в течение десяти минут борьбы мои руки начали дрожать и неметь. Снова и снова мы вместе тянем, и наконец из воды показывается великолепный палтус. Когда он падает на палубу, начинается сама противная часть, но Настя, удерживая его, что-то делает – так быстро, что я не успеваю заметить – и палтус замирает. Рыба была такой холодной от воды, когда она передала ее мне, чтобы я взяла за жабры и сфотографировалась.
Мне пришлось держать ее обеими руками, потому что она была огромной. Это самая большая рыбина из всех нами пойманных, и чувство было просто потрясающим, но, конечно, не таким захватывающим по сравнению со взглядом Насти на меня, когда она потянулась за телефоном.
– Держи ее, малышка, – тихо говорит она, и её глаза блестят от гордости. – Дай я тебя сфотографирую.
Мои руки дрожат от тяжести, но я держу ее, чтобы ей было видно. Она делает снимок и подходит ко мне, забирает палтуса и передает его Стиву, чтобы он сохранила его для нас.
– А мы обсудим, что ты только что назвала меня малышкой? – спрашиваю я, когда она наклоняется, чтобы насадить новую наживку на моей удочке.
Я скорее чувствую, нежели слышу её тихий смех, когда она встает и целует меня в макушку.
– Нет.
Я пытаюсь собрать волю в кулак, чтобы сдержать расплывающуюся глупую улыбку. Но это очень тяжело. У меня кружится голова, и я готова разразиться диснеевскими песнями прямо здесь, на лодке, полной потных стариков.
***
Когда мы вернулись на пристань, я извинилась и ушла в туалет, но на самом деле я хотела позвонить и спросить, как дела у мамы. Мы почти полдня были вне зоны доступа. Это было волшебное и страшное время одновременно. А вдруг что-то случилось?
Папа отвечает уже после первого гудка, его голос спокойный и расслабленный.
– Привет, Тюльпанчик.
– Привет, приятель. Как там наша королева?
– В порядке, – отвечает он. – Мы выехали в город на обед.
– Значит, все нормально? Никаких осложнений?
На другом конце трубки папа вздыхает, и я вздрагиваю, понимая, что веду себя, как маньячка. Доктор нам раз пять сказал, что первый сеанс химиотерапии для мамы будет легким. А вот последующие уже сложнее.
– Ты сама себя изводишь, – говорит папа, и я знаю, что он улыбается, но так же и серьезен. – Это долгий процесс.
– Я знаю, знаю, – вздохнув, отвечаю я.
– Как прошла рыбалка?
– Превосходно. Я в восторге.
– От рыбалки или от девушки?
Я снова вздыхаю.
– От обеих.
– Замечательно, тогда приводи Настю сегодня. Я сказал Сальваторе, что свободен, пока в апреле не начнутся сьемки «Бескрайнего Горизонта».