Папин друг и коллега Сальваторе устраивает сегодня вечеринку по случаю празднования начала работы его нового продюсерского центра. «Бескрайний Горизонт» – это новый фильм, заслуживающий Оскара, душераздирающая драма, действия которой разворачиваются – барабанная дробь – на корабле. По правде говоря, я смутно представляю Настю на такой вечеринке, но предчувствие подсказывает, что все будет хорошо. И если Настя моя «Та Самая», то она уже принадлежит к этому кругу, неважно, знает ли она там кого-нибудь или нет.
К тому же, проект стартует только через полгода, и мое сердце сжимается, – надеюсь, к этому времени мама пойдет на поправку.
Я возвращаюсь на пристань и нахожу Настю с большой пачкой чипсов в руках. Она предлагает мне немного, и я не могу устоять. Я и не подозревала, что так проголодалась, пока не съела немного этих соленых вкусняшек.
– Не хочешь сегодня пойти на вечеринку? – с набитым ртом спрашиваю я.
С таким же полным ртом еды она уточняет:
– Что за вечеринка?
– Киношники. Роскошь. Мартини и оливки.
Она пожимает плечами и спрашивает:
– А ты будешь моей спутницей?
Я улыбаюсь самой обворожительной улыбкой и киваю.
Она улыбается в ответ и стряхивает соль с моего подбородка.
– Конечно, Печенька.
***
Настя ждала меня возле дома Леры, когда я забрала её в семь вечера. На ней была та же одежда, что и на встрече в Л-А, но сегодня она умудрилась выглядеть намного лучше. От проведенного дня на свежем воздухе она более расслабленная. Да и загорелая Настя – это убийственно.
Она садится на пассажирское сиденье, ворча по поводу моей маленькой машины, а потом смотрит на меня.
– Вау, – говорит она. – Выйди.
– Что? – пугаюсь я, быстро осматривая платье, чтобы убедиться, что не пролила на себя апельсиновый сок, когда пила его прямо из бутылки, торопясь выходить.
– Хочу на тебя посмотреть, – говорит она и тянется через меня, чтобы открыть мою дверь. – Выйди, чтобы я могла тебя увидеть.
– О-о, – я выхожу, расправляю платье на бедрах и встаю перед машиной. Настя остается в машине, откидывается на спинку сиденья и смотрит в лобовое стекло. Я вижу, как одними губами она произносит: «Боже мой».
– Что? – кричу я.
Качая головой, она говорит:
– Выглядишь обалденно.
Я смотрю на свое платье. Оно сапфирового цвета – кстати, он мне очень идет –облегающее сверху и расклешенное внизу, длиной до колен. Я надела золотые босоножки на шпильке, а на шее простой золотой кулон, который папа подарил мне на совершеннолетие. Но сегодня я не сильно задумывалась, что надеть – а не как тем вечером в баре, когда хотела выглядеть непринужденно-очаровательно, а Настя меня без конца поддразнивала. И вот когда я забила на это и напилась соку, будто парнишка с похмелья, Настя теряет дар речи.
Когда я снова сажусь в машину, она без промедлений наклоняется, берет в руки мое лицо, смотрит на меня тяжелым взглядом и прижимается губами к моим. Как только мы касаемся друг друга, она слегка приоткрывает губы, у неё вырывается тихое «О-о», она пододвигается ближе и зажимает мою нижнюю губу между своими. Когда я чувствую дразнящее скольжение её языка, понимаю: все пропало. Я пропала.
Мои руки оказываются в её волосах, и я хочу намного большего, я почти схожу с ума. Хочу чувствовать её каждым дюймом своего тела. Она издает такие глубокие тихие звуки, что они, вибрируя, прокатываются по моим костям, сотрясая и превращая в ничто, в девушку, у которой от желания дрожат руки, кипит кровь и со страшной скоростью разливается по венам. Я поднимаю ноги и пересаживаюсь ей на колени. Она резко опускает свое сиденье, и я падаю на неё, расставив ноги по обе стороны от её коленей. Она рывком дергает меня ближе к себе, приподнимает свои бедра и потирается об меня, и я вскрикиваю, когда чувствую, как плотно прижимается её лобок у меня между ног.
Когда она хрипло стонет, этот звук – словно спусковой крючок для меня, и я даю себе волю. Мне не важно, что мы в машине посреди улицы. На улице тихо. Сумерки. С таким же успехом мы могли быть где-нибудь на необитаемом острове, и меня волновало бы только это желание.
Чувствовать её, как пальцы заполняют меня, принять её в себя. Этого не было так давно.
Она соображает быстрее меня, именно поэтому она уже расстегнула и спустила брюки вниз, и своим бедром я чувствую её мокрую киску; её кожа такая удивительно теплая и мягкая. Её пальцы уже в моих трусиках, отодвигают их, даже не утруждаясь снять, жадно ищут и находят меня, такую мокрую и жадную; мои неразборчивые звуки говорят ей, как сильно я в ней нуждаюсь.
– Мы правда это делаем? – прерывисто выдыхает она.
Я быстро киваю, и она входит в меня двумя пальцами. Это все происходит так быстро, она ныряет так глубоко, что мы обе задыхаемся, потому что это прекрасно.
Так приятно.
Её взгляд ловит мой, и облегчение от выражения её лица заставляет меня чувствовать себя неуверенной и хрупкой, как фарфор. Мне так этого не хватало. Я нуждаюсь в этом.
Думаю, я нуждаюсь в ней.
Она садится, целует меня влажно и небрежно, стонет у моего рта, раздвигая пальцы, и издает эти идеальные звуки одобрения каждый раз, когда я раскачиваюсь на ней вперед и назад, шепча:
«вот так» и «А-а»,
«так хорошо» и «господи, малышка, я не могу»…
Она замолкает, снова целует, покусывает мои губы, скулы, шею. И снова эти нуждающиеся звуки: «пожалуйста… я не могу».
Она тянется между нами и двумя пальцами другой руки нежно там гладит, как мне и нужно. Из её горла вырывается прерывистый стон, и я слышу собственные заикающиеся мольбы:
«я уже скоро»,
«так близко…»
– О, черт, я кончаю, – задыхается она именно в тот момент, когда я срываюсь. Закинув голову назад, я кричу – это чувствуется так насыщенно – и в то же время она выкрикивает, выгибаясь на сидении и дико врываясь пальцами глубоко в меня, пока мое тело пульсирует и сжимается вокруг неё. Кажется, что это бесконечно: я кончаю и целую её, её звуки, соприкосновение тел в моей маленькой машинке, в которой даже не затонированы окна, и все это в самый разгар заката бабьего лета.
Люблю её.
Я люблю её.
Я утыкаюсь ей в грудь, готовая расплакаться. Я едва могу переварить это облегчение – быть вот так с ней, даже если на переднем сидении и с задранным подолом платья. Она ощущается такой крепкой, и её сердце колотится у моего уха.
Настя подрагивает, все еще находясь во мне, и от её неровного дыхания мои волосы слегка путаются.
– Поль, – еле слышно на сдавленном выдохе произносит она.
– Я знаю, – соглашаюсь я. – Срань господня, это было невероятно.
Застонав, я начинаю подниматься с неё, но останавливаюсь, посмотрев на нашу одежду. Меньше всего мне бы хотелось появиться на вечеринке, как Моника Левински в помятом голубом платье.
– Ты можешь нагнуться и передать мне салфетки из бардачка?
Она кивает, тянется и как-то умудряется достать одну. Этот момент такой настоящий, такой контраст по сравнению с нашим диким трахом минуту назад, что я чувствую легкое головокружение. Чуть только я отодвигаюсь, она тянется ко мне, прикасаясь пальцами к подбородку, и шепчет:
– Ш-ш-ш, подожди, подожди. Иди сюда.
Я наклоняюсь, закрываю глаза, прижимаюсь к ней и отдаюсь ощущениям, растворяясь в ней, когда она стонет, запуская руки мне в волосы и удерживая. Её язык касается моего, на этот раз нежно. Сердце, как сумасшедшее, стучит о грудную кость от выброшенного адреналина и моей нарастающей паники.
– Ты в порядке? – спрашивает рядом с моим ртом она.
Я киваю.
– Не могу поверить, что мы это сделали.
– Я тоже.
– Думаю, нам лучше привести себя в порядок перед вечеринкой.
Мы поправляем одежду и, спотыкаясь, выходим из машины. Подходим к входной двери, она достает ключи.