Тася тут же кивает, но вот Катя ерзает на стуле и, наконец, говорит:
– Хорошо. Но, я надеюсь, она скоро сама им расскажет, потому что секреты между мной и Светой до добра не доводят.
– Знаю, Сахарочек, прости, что поставила тебя в такое положение, – я тянусь через стол и накрываю ее руку своей. – Но не будем забывать, что именно твоя болтливая женушка проболталась Насте про мамин рак, так что теперь вы обе мои должницы.
– Не переживай, я как раз придумываю ей наказание, – шутит она.
Я смеюсь.
– Ты монстр.
– Сама подумай. Света на половину Афродита, а на половину щеночек. Ты серьезно думаешь, что я могу злиться на неё за то, что она беспокоилась о тебе, но не должна была говорить о твоей маме? – она приподнимает бровь, как бы говоря, что прекрасно знает ответ на свой вопрос.
Я снова опускаю голову на руки.
– Нет. Она у тебя просто чудо, а я сама дура, что, как обычно, полезла в чужие дела. Хотя раньше все получалось.
– А теперь объясни, что между вами происходит? – спрашивает Катя. – Мне казалось, что вы просто спите, потом перестали, а теперь ты вон в каком состоянии. Не хочу указывать на очевидное, Поль, но раньше ты не собирала экстренное собрание для обсуждения девушки.
Тася кивает.
– Я была уверена, что ты единственная женщина в мире, у которой к двадцати двум годам не было ни одного кризиса в отношениях.
– Вчера ночью мы признались друг другу в любви, – шепотом признаюсь я.
– Что? – одновременно восклицают они, да так громко, что обернулись несколько посетителей.
– Господи, успокойтесь, истерички, – раздосадованная сама на себя говорю я, посмеиваясь. Что-то они слишком обрадовались. – Сначала она была просто забавным отвлечением от проблем с мамой и отсутствия хорошей работы, плюс еще этот кризис двадцатипятилетия, и ни одна, уважающая себя тридцатилетняя женщина не будет нормально к такому относиться.
Схватив салфетку, я начинаю рвать ее на мелкие кусочки.
– Потом я стала думать о Насте больше, чем о ком-либо другом, да еще эти её проблемы с лодкой, о которых я узнала уже позже. Вот тогда мы и решили немного поостыть.
– И что? – интересуется Катя.
– И… потом я начала думать, как решить её проблему, и мы стали все больше времени проводить вместе, потому что вы заняты или на работе, или с женами, или ужасно рассеянные рядом с откровенно влюбленной женщиной.
– Подожди. Что? – спрашивает Тася.
Не обращая внимания на ее вопрос, я тихо продолжаю:
– Настя милая и веселая, и не из болтливых, что для меня так непривычно, ведь я выросла в семье, где все всегда обсуждается. И она горячая. Боже мой, девочки. Настя в постели – это что-то. И совсем она не похожа на всех слюнявых маменькиных дочек Ла-Хойи, она настоящая женщина и не плачет из-за сломанного ногтя. Настя может порушить твою вагину и воссоздать все заново для себя, – засучив рукава свитера, я продолжаю, понизив голос: – Она смотрит на меня с обожанием, подшучивает надо мной – как оказалось, мне это нравится – и мне кажется, что она моя единственная, – мне уже не важно, что я сейчас лепечу, лишь бы выговориться. – Она смотрит на меня, будто у нас есть маленький секрет, и так оно и есть. Мой же секрет в том, что я чертовски её люблю, а она повела себя как идиотка.
Катя берет меня за руку и переплетает пальцы.
– Полина?
Я смотрю на нее. Катя и Света были женаты с июня, и всего пару месяцев назад у них была крупная ссора, такая ужасная, что, глядя на Катю, казалось, будто она потеряла самое дорогое в жизни – это было даже ужасней ее аварии, уничтожившей ее мечту о танцах.
Поэтому сейчас я прекрасно понимаю, что она собирается сказать.
– Ты должна все исправить, – говорит она просто. – Она злится, а тебе больно. Но как бы банально это ни звучало, все это такие мелочи. Иди и поговори с ней.
***
Схватившись за R2-D2, я стучу в дверь Леры, и моя душа уже где-то в пятках или, может, отделилась от тела и улетела куда-то далеко. Грузовика Насти на парковке нет.
Лера открывает дверь без рубашки, в штанах, сидящих слишком низко и открывающих слишком много тела девушки, которая навсегда должна остаться во френд-зоне. Она явно только что из душа, волосы мокрые и растрепанные, а очки слегка запотевшие. Даже с подступившей в горле паникой мне не нужно много времени, чтобы еще раз убедиться, как мило они бы смотрелись с Тасей, соберись она с духом во всем ей признаться.
– Ждешь кого-то? – не опускаясь взглядом ниже её лица, интересуюсь я.
Она откусывает яблоко и жует его с кривой усмешкой. Наконец, дожевав, она отвечает:
– Думаю, мы обе знаем, что нет, – она снова подносит яблоко ко рту и добавляет: – Оделась во что попало, также, как и ты, когда дома одна.
– Ты одна? – повторяю я. – Потому что Настя уехала?
– Да, час назад.
– Уехала в…
Лера показывает на север.
– В Канаду, – её австралийский акцент очень смешно коверкает слова, и большую часть понимаешь чисто логически, но я сообразила, что именно она сказала, а вот мой упрямый мозг никак не мог понять, как Настя могла уехать, не попрощавшись со мной.
Она уехала и даже не поцеловала на прощание, да и вообще не найдя меня. Что за сука.
Неожиданно я так разозлилась, что захотела взять чертово яблоко Леры и швырнуть его об стену.
– Вчера ночью я сказала, что люблю её, – сама не знаю, зачем я это говорю Лере. Словно она тоже должна знать. И мне становится чертовски хорошо: теперь она знает, от чего у меня закипает кровь, и что от этой злости и боли хочется орать. Я хотела подтверждения, что Настя настоящая засранка – я его получила. – Что самое прекрасное в этом? Она призналась первой. А теперь она свалила к херам и даже не попрощалась?
Если Лера и удивлена, виду она не подает. Думаю невозмутимость – это её суперсила. Я всегда знала, что у этой ботанки она должна быть, и, глядя на её невозмутимое лицо, даже Святой Троице пришлось бы гадать, о чем она думает. Как жаль, что Тасю не особо интересует, что она могла бы ей предложить. Похоже, что они до конца своих дней будут похоже на героев «Остатка дня».
– Хочешь зайти? – спрашивает она.
Покачав головой, я скрещиваю руки на груди. На улице 20 градусов тепла, а я мерзну. Так и бывает, когда тебе разбивают сердце? Словно в грудь вонзили горячий кол, но при этом холодно, невозможно свободно вдохнуть и хочется расплакаться на так некстати голом плече Леры.
Расставание – это отстой. Так хочется врезать кое-кому по лицу.
– Послушай, Полина, – притягивая меня в объятия, начинает она. – Ой, зверушка, ты вся дрожишь.
– Меня все бесит, – прижимаясь к ней, признаюсь я. Как Настя могла уехать из города? – Лер… ну какого хрена, а?
Она немного отстраняется и смотрит на меня. Сверху вниз. Матерь божья, а Лера, оказывается, высокая.
– Я знаю Настю уже очень давно, – медленно начинает она. – Должно пройти немало времени, чтобы она расстроилась, и еще больше – чтобы она показала это. – подмигнув, она продолжает: – Знаю, что ты тоже расстроена, но она едва проворчала пару слов. Сказала, что мы поговорим позже, и ушла к грузовику. Я не знаю, что с ней происходит, или почему она уехала… Вообще ничего, если это, конечно, тебе поможет. Ты точно не хочешь зайти?
Я снова качаю головой.
– Она тебе не рассказала, что произошло?
Лера посмеивается.
– Настя у нас не очень разговорчивая. Обычно она все рассказывает, после того как сама решит проблему. Если с ней что-то происходит, и она призналась тебе, тогда она не врала о том, что сказала первой.
– Сказала, что… О-о. – говорю я. Она говорила ей о наших признаниях в любви. Ух. Это удар под дых.
Она наклоняется, ловя мой взгляд.
– Позвони ей, ладно?
========== Настя ==========
В Сан-Диего я делала много вещей, не свойственных Анастасии Ипатко: высыпалась, смотрела телевизор, покупала кофе в Старбаксе и не работала привычные 15 часов в день. Но сейчас – когда я уезжаю, глядя на закат над океаном – это первое знакомое чувство за это долгое время.