Все началось с одной моей фразы.
Гутар рассуждал о том, насколько по-разному ведут себя люди в сражении. Потом рассказал об одном офицере, под началом у которого служил. Тот во всем строго придерживался устава и был образцом твердости и совершенства, пока впервые не угодил под огонь, где выказал себя полным ничтожеством. Поскольку историю эту рассказывал Гутар, естественно, именно ему пришлось занять место растерявшегося офицера, взять на себя командование и спасти всех и вся. А того офицера после боя перевели в связную роту.
— Мне знаком такой тип вояк, — кивнул я, — чуть что — мигом в штаны наложат.
Я только повторил слова отца. Он часто отзывался так о старших офицерах. В переводе на французский это звучало довольно смешно.
Гутар расхохотался и попросил меня повторить фразу. Я объяснил ее происхождение.
— Ваш отец был британским офицером? — с любопытством спросил он.
— Да, я так называемая «казарменная крыса».
Мне пришлось растолковать и это выражение: на армейском жаргоне так называли детей солдат, родившихся в казармах и в военных городках.
На этом бы мне и остановиться, но Гутар с таким интересом слушал, что меня понесло.
— Солдатская служба у меня в крови, — небрежно бросил я и для пущей убедительности привел одну из отцовских аксиом: — «Если человек вышел на плац с надраенным ружьем, нечего спрашивать, вымыл ли он задницу».
Это объяснить было потруднее, но в конце концов мне это удалось: «Прежде всего делай самое главное». Разумеется, Гутар не знал, что я всего-навсего цитирую своего отца, и думал, что я выражаю собственные мысли.
— И где вы служили? — поинтересовался он.
Мне бы держать ухо востро, но я витал в облаках.
— В Ливии, в Западной пустыне.
— В Восьмой армии?
— Мы дошли до самого Триполи.
Отчасти это было правдой. Я действительно служил в Восьмой армии гражданским переводчиком военного интендантства, закупавшего в Каире провизию. Если мои старания помешать проклятым египетским стервятникам черного рынка продавать гнилье офицерам ее королевского величества нельзя назвать службой в Восьмой армии, то слова вообще лишены смысла. Меня дважды лично благодарил унтер-офицер. Но ничего такого не приходило на память во время разговора с Гутаром. Боюсь, я вообще ни о чем не думал, а лишь парил на крыльях мечты.
— В каком звании?
— Лейтенантом.
— А род войск?
— Разведка. Я ведь говорю по-арабски.
— Ах да, конечно!
— Правда, за все время ни разу не выстрелил.
— Неужели?
— Да. А вот в меня стреляли.
Гутар усмехнулся:
— Были ранены?
— Ни царапинки! — Я тоже оскалил зубы. — Если не считать сломанной лодыжки.
— Ну да? Как это вы умудрились?
— Как-то раз мы ходили в разведочный рейд далеко в пустыню. Один из летчиков люфтваффе заметил нас и пытался расстрелять. Я решил малость посидеть под джипом, пока не закончится представление, но поторопился и не лучшим образом спрыгнул.
В такого рода разговорах принято выказывать сдержанность и уметь вовремя остановиться: вы должны как бы намекнуть собеседнику, что не сомневаетесь в его способности поведать не менее захватывающую историю.
Гутар засмеялся, как я и ожидал. На самом деле я просто слышал, как в 1941 году эту историю рассказывал в кофейне Гелиополиса один капрал, стрелок из нортумберлендского полка.
После этого вещал в основном Гутар. Мне оставалось только время от времени вставлять подходящие замечания, дабы выразить, как я восхищен его решительностью и отвагой. Это было нетрудно. Может, у меня и не много военного опыта, но кое-что об армейской службе и о солдатах мне известно. Я умею точно определить, когда человек несет околесицу или врет. Так вот: Гутар говорил правду. Часть историй, которые он мне рассказал, — в частности, о том, что он сделал с алжирскими пленными, — вызвали бы у меня тошноту, не выпей я столько джина. А так я даже похохатывал. Правда, в основном потому, что боялся не смеяться. Я уже как-то упоминал, что с самого начала боялся Гутара. Иначе не стал бы притворяться. Вот почему весь этот мой треп был непростительно глупой ошибкой.
К несчастью, я убедил его, будто рассказывал о себе чистую правду. А имея дело с таким типом, как Гутар, нельзя было совершить более опасного промаха.
И окончательно укрепила его веру в мое славное армейское прошлое очередная неосмотрительная цитата из отцовских премудростей.