— Меня изнасиловали. Жестоко. Несколько арабских парней из нашего колледжа.
Она смотрела как он воспримет эту новость.
Его брови взлетели вверх, он прикрыл рукой глаза, откинул со лба волосы.
— Ладно, если не хочешь, не продолжай.
— Отчего же. Слушай. Мне было всего двенадцать лет, но я как-то рано созрела. В ближайшем посёлке была только школа, а в колледж с двенадцати лет в соседний городок приходилось ездить на городском транспорте. И вот как-то в автобусе мы с ним и разговорились.
Полотенце почти сползло из-под шеи в ванну. Таня поправила его и вытерла мокрый лоб.
— С одним из этих парней?
— Да, очень красивый араб. Смуглый, с бархатной кожей, с тёмными как ночь глазами, с белозубой улыбкой. Не знаю сколько ему было. Пятнадцать, шестнадцать. Знаю, он был старше и очень мне нравился. А у меня грудь, — слегка приподняла она свои округлости над водой, подтверждая свои слова, — талия и длинный язык, который я уже тогда не умела держать за зубами.
— И что, в вашем колледже учились арабы? — целомудренно прикрыл он глаза на её прелести, а может тоже просто вытер рукой пот.
— Конечно, французских детей было всего треть, остальные — выходцы из других стран. И однажды я ляпнула при нём: «Ник та мер!». Это что-то вроде нашего «поиметь твою мать» и ему сильно не понравилось.
— У арабов же мать святое, — сделал он ещё глоток.
— Да, очень серьёзный аффронт, то есть оскорбление, но меня его реакция не столько остановила, сколько наоборот. Я стала только чаще при нём ругаться. Его стало всё сильнее это бесить. И однажды я достала его настолько, что он выманил меня из автобуса якобы просто пройтись. А там в лесочке уже поджидали его друзья. В-общем, было страшно, было больно, было невыносимо стыдно. А ещё грязно. Я помню как возвращалась домой, перепачканная в земле и траве, и у меня по ногам текла кровь и их сперма.
Она сделала большой глоток шампанского под его страдающим взглядом.
— Они надругались над тобой просто из-за бранных слов?
— Может, да, а может это был просто повод или оправдание, и они сразу это задумали. Какая уже разница.
— И как ты с этим справилась?
— Никак, — пожала она плечами. — Как видишь, даже злословить не разучилась. Только больше не могла ездить в колледж. Но, к счастью, наступили каникулы, а потом приехала бабушка и увезла меня оттуда.
— И ты решила остаться?
— Да, провела здесь лето, потом пошла в школу и как-то зависла.
Она набрала в грудь воздуха и сползла вниз под воду, опираясь на его ногу.
Когда умерла бабушка, ей порой не хотелось выныривать. Но утонуть в ванне без посторонней помощи практически невозможно. Впрочем, она и не хотела умирать. Ещё там, в тех французских кустиках, глядя на перекошенное злобой лицо того, кто ей так нравился, она дала себе обещание жить. И выжила. И даже как-то смирилась. А после того, как на суде плюнула в тёмные как ночь глаза, даже перестала делать из всей этой истории трагедию. И ей казалось, она неплохо справилась.
Звук голоса заставил её вынырнуть.
— Я ничего не слышала, — откинула она назад волосы.
— И не надо. Иди сюда, — подтянул он её к себе и обнял. — Я бы хотел защитить тебя от всех на свете бед и несчастий, но это невозможно. Зато я могу помочь тебе с адвокатом. И ты вернёшь себе эту квартиру.
— Ля петит шери аррив а Пари… Пари фэ дю брюь. Пари фэ дю брюь.
— Это стихи?
— Да, Поль Элюар, — прижалась она покрепче к его плечу. — Малышка-девчушка впервые в Париже. А грохот, как ливень, клокочет и брызжет.
— Ампеш сон кёр де фэр тро де брюь.
И стук её сердца не слышен Парижу.
Глава 8
Двенадцать лет назад
ВЛАД
Найти хорошего адвоката было совсем не трудно. Трудно было снять столько денег, чтобы оплатить его услуги. И оказалось невозможно скрыть это от матери.
— Ты такой же, как твой отец! — орала она на него в кухне, пока Влад виновато переминался с ноги на ногу, придавленный не столько выписками из банка, сколько её гневом.
— Не сравнивай меня с отцом, — промычал он.
— Ты не знаешь цену деньгам. Не понимаешь, как тяжело они достаются. Даже не представляешь себе, чего мне стоит просто удержаться на плаву в этом чуждом мне бизнесе. А ещё расти, развиваться, тебя учить и оплачивать все твои просто ни в какие ворота уже не влезающие расходы.
— Мам, это на дело, — ковырял он пальцем стол.