Лицо Линг смягчается. Она поднимает руку и нежно проводит большим пальцем по моей скуле.
— Юлий, ты мой один единственный друг, и я сделаю для тебя почти все. — Ее акцент на «почти» более чем очевиден. Убрав руку от моей щеки, она отступает от меня. Ее глаза становятся холодными, губы вытягиваются в мрачную линию, и она угрожающе добавляет: — Но я не умру за тебя.
Ее каблуки стучат, я остаюсь наедине с собой, опускаюсь на диван, закрывая пальцами глаза.
Она умрет быстро. Тихо... Неважно
Тем не менее, это важно для меня.
Почему это чертовски важно для меня?
Мое спокойствие быстро сменяется злостью, глаза закрываются, а челюсти сжимаются.
Алехандра Гамбино расскажет все, что мне нужно знать. Она заговорит.
Я сделаю все, что бы добиться этого.
Линг права.
Я не собираюсь умирать за слабую, бесполезную женщину.
Глава 16
ЛИНГ
Молодая женщина, спящая на кровати, даже не слышит, как я вхожу. С хитростью змеи и грацией кошки я беззвучно пробираюсь в комнату.
В нашем кругу я заработала неплохую репутацию за годы работы с Юлием.
Черная вдова. Прощальный взгляд. Китайская Золушка.
Я заработала эти имена, поскольку была безжалостной сукой. Я могла быть маленькой и сексуальной, но я бесчувственная. Возможно, я самая опасная женщина в мире.
Почему?
Потому, что я бесшумно передвигаюсь.
Не путайте мою женственность со слабостью, никогда. Я перережу вашу долбаную глотку, пока наношу губную помаду.
Мудрый совет... Не всегда доверяй тому, что видишь. Ведь даже соль выглядит как сахар.
Китайская Золушка, я молча хмурюсь. Не могу сосчитать, сколько раз я чуть не содрала кожу с членов придурков, которые называли меня китаянкой.
Тупые американские мужланы смотрят на меня и говорят: «О, она азиатка. Она должно быть китаянка».
Я вьетнамская женщина, ублюдки. Поймите это или лишитесь конечности.
В эту минуту спокойной передышки я понимаю Алехандру, на моем лице появилось почти сочувствие при мысли о том, что она могла испытать такие же ужасы, что и я.
Я рассматриваю ее тело, которое лежит спиной ко мне. Маленькая, слишком стройная, с длинными черными спутанными волосами. Грязная, порванная одежда и потертая повязка на пятке.
Я мысленно хихикаю.
Она жалкая.
Я не знаю, почему это делает меня счастливой, но это так. Я никогда не могла подружиться с красивыми девушками. Но потом думаю о том, как она была сильно напугана...
Мое лицо каменеет, а губы искривляются. Требуется вся моя воля, чтобы заставить замолчать злобное рычание, угрожающе вырывающиеся из горла.
Это вряд ли моя проблема. Что она знает о боли? Это не может быть хуже, чем то, что моя семья сделала со мной.
Ведь никого не волновало, когда мой отец и братья…
Не делай этого, девочка. Даже не смей думать об этом.
Мои эмоции зашкаливают, я закрываю глаза, глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, умоляя о том, чтобы ко мне вернулось спокойствие.
Требуется секунда, чтобы понять, что я отпустила свою защитную реакцию. Затем, не оборачиваясь, она тихо спрашивает:
— Ты собираешься убить меня?
Ее кроткий голос пугает меня. Пистолет двадцать второго калибра в моей руке внезапно чувствуется тяжелее, чем должен. Я крепче сжимаю его, и это занимает у меня некоторое время, но я, наконец, отвечаю твердо:
— Да.
Ее тело напрягается и сразу расслабляется, прижимаясь к подушке. В ее голосе слышится облегчение, когда она шепчет:
— Спасибо.
Борьба, которую я ожидала, которую жаждала... у меня отняли эти два тихих слова.
Что, черт возьми, не так во всей этой ситуации?
Ее слова удивляют меня, и хотя она неосознанно облегчила мне задачу, я люблю, когда люди умоляют меня о пощаде. Пресмыкаются на коленях, я больше всего обожаю, когда они целуют мои дизайнерские туфли, прежде чем я пинаю их в рот, что они видят звезды.
Убить того, кто хочет умереть... что в этом веселого?
Поднимаю пистолет и прицеливаюсь, но когда мой палец ложится на спусковой курок, выдыхаю, ослабляю хватку, теряю фокус и медленно опускаю пистолет. Сажусь на кровать рядом с Алехандрой, и плевать я хотела на ее личное пространство.
Она полуоборачивается и смотрит на меня, смаргивая слезы, молча оплакивая свою короткую жизнь. Я спрашиваю:
— Ты действительно хочешь умереть?
Вместо ответа она смотрит на мое распухшее лицо и бормочет:
— Я сожалею насчет твоего носа. — И тут же поворачивается ко мне спиной вновь.
Тьфу. Я ненавижу подхалимов.
— Я задала тебе вопрос. — Я не люблю, когда меня игнорируют.
Пауза затягивается, и когда я открываю рот, чтоб разорвать тишину, она вздыхает долго и тихо.
— Вито хочет моей смерти. Его сыновья, Джио и Люк, хотят моей смерти. Мой отец сделает все, что скажет Вито, в том числе преподнесет голову дочери на серебряном блюде. Теперь никто мне не поможет. Я в полном дерьме.
Догадливая. Она очень хорошо и верно понимает. В полной заднице.
Я помню, что ранее сказал Юлий.
— Твой брат…
В глазах Алехандры вспыхивает огонь, когда она поворачивается ко мне и перебивает:
— Мой брат прошел бы через адское пламя, если бы я сказала ему, что это мне поможет. — Она слегка качает головой. — Он хороший человек. Я не могу сделать с ним такое. Я не могу стоить ему жизни.
Может быть, Юлий не совсем свихнулся, когда предположил, что Алехандра может быть ценной. Она знает, как устроена жизнь. Несомненно, находясь на троне, она видела и слышала то, что может иметь для нас большое значение. Я испытываю удачу, маскируя возбуждение, говоря с полной скукой на лице:
— Ты права. Ты в полной заднице. — Я слабо пожимаю плечами. — Что есть, то есть, если, конечно, ты не сможешь доказать свою полезность.
Она замирает рядом со мной. Она моргает своими спокойными карими глазами, широко раскрытыми, с ложной невинностью, длинными ресницами, подрагивающими в попытке симулировать растерянность. Но эти её глаза... черт побери, они просчитывают вероятность.
— Полезность? Какую именно?
Я ухмыляюсь про себя.
О, господи, Алехандра. Какие секреты ты хранишь в своей маленькой головке?
Я соскальзываю с одеяла, чтобы встать у кровати.
— Это не имеет значения. Как ты и сказала… — Я поворачиваюсь и иду к двери, жестоко улыбаясь. — Ты уже мертва.
Подойдя к двери, я слышу, как шуршит одеяло, слышу, как она в панике спрашивает:
— Ты все еще собираешься убить меня, правда?
— Нет. — Я бросаю ей через плечо садистскую ухмылку. — Я решила отдать тебя на съедение волкам.
На ее лице появляется выражение ярости. Её лицо вспыхивает, грудь вздымается, ноздри раздуваются, и эти милые глаза пылают, когда она стискивает зубы, тянется к краю кровати, поднимает хрустальную вазу с белыми розами из кристаллов Сваровски, поднимается на четвереньки и швыряет её в меня изо всех сил, выпуская череду испанских проклятий.
Я не моргаю, когда ваза врезается в дверь левее моей головы, разбиваясь на мелкие кусочки. Проклятия продолжаются сыпаться, и мои глаза закрываются, а сердце бьется быстрее. Неправильный выбор времени, я знаю. Чувства жара и похоти нахлынули на меня, и я прикусываю губу, чтобы подавить свое внезапное возбуждение.
Алехандра должно быть заметила изменения во мне, потому что губы на ее прекрасном, покрасневшем лице перестают двигаться, и она пристально смотрит на меня в замешательстве.
Демонстративно глядя на ее упругое, миниатюрное тело, образы этой раненой птицы с ее пышными, мягкими губами, прижимающиеся к моим, снова и снова проносятся в моей голове, и я тихо предупреждаю ее: