— Никогда не борись со мной. — Ее брови сдвигаются в хмуром выражении, и чтобы прояснить ситуацию, я добавляю: — Если только ты не хочешь меня трахнуть. Это достаточно ясно для вас, миссис Гамбино?
— Кастильо, — поправляет она, и ярость на ее лице исчезает.
Я понимаю, что она сказала, но склоняю голову и спрашиваю:
— Прошу прощения?
Она снова ложится на кровать спиной ко мне и жестко произносит:
— Больше никогда не называй меня Гамбино. — Затем она добавляет: — Я буду Кастильо до самой моей смерти.
Отлично, теперь мы к чему-то пришли.
Это не было похоже на заявление преданной жены, не говоря уже о том, что она любила своего мужа. Я знала, что в Дино и Алехандре было что-то странное с того момента, как увидела их вместе, но я, казалось, была единственным человеком, который это заметил, — кроме Мигеля Кастильо. Они казались слишком совершенными, слишком собранными. Это было отвратительно, правда. Для кого-то они казались любящей парой, но для меня воздух вокруг них был неестественным. Принудительным. Они были только шоу.
Я повторяю ее слова.
— До самой твоей смерти. — Мои глаза пляшут искорками. — Не так долго осталось ждать.
Ее тон смиренный, она принимает сказанное:
— Нет. Не долго.
И что-то в том, как она это говорит, заставляет волосы на моем затылке встать дыбом.
Когда я понимаю, что стаю в дверях и смотрю на Алехандру, лежащую на кровати в полной тишине, больше минуты, я разворачиваюсь и шагаю по коридору и спускаюсь вниз по лестнице, мои каблуки стучат по полу.
Юлий встает со своего места на диване, и я поворачиваюсь к нему спиной, убирая волосы. Не медля ни секунды, он осторожно расстегивает мое платье до поясницы и спрашивает:
— Ну?
Вот она я, людоедка, с шелковистой кожей обнажённой спины стою перед этим красивым мужчиной и все, что он спрашивает: «Ну?»
Я напоминаю себе, что это Юлий, а Юлий никогда не позволяет мне играть. Он никогда не обманывал меня и не давал обещаний. Он довольно скучный. Я даже не знаю, почему я хочу отсосать ему. Когда все это закончится, мне придется найти свой собственный источник развлечения, предпочтительно в виде мужчины, чей член настолько большой, что причиняет боль. А до тех пор у меня есть мои пальцы и моя драгоценная насадка для душа. Регулируемый водный напор.
Но внутри у меня все сжимается при воспоминании о первом взгляде Юлия на Алехандру, как он с нескрываемым благоговением смотрел на ее красоту, и о вспышке ревности на лице моего партнера, когда Алехандра поцеловала своего мужа.
Я видела это.
Я, бл*дь, видела это. И это мне не понравилось.
Он никогда не смотрел так на меня.
Раздраженно вздохнув, я отхожу от него. Перед тем, как подняться наверх в свою комнату, я насмехаюсь над человеком, который этого не заслуживает. Держась за перила, прислонив туфельку на первую ступеньку, я признаюсь:
— Я поднялась туда, чтобы сделать то, на что тебе не хватило мужества. Я пошла, чтобы всадить пулю ей в голову. — Его челюсть сжимается от моего признания, я продолжаю: — Не имеет значения. — Поднимаюсь по лестнице с бесстрастной улыбкой. — Крошка собирается покончить с собой.
Подавись, босс.
Глава 17
ЮЛИЙ
Мне было шестнадцать лет, и я все еще был в колонии для несовершеннолетних, когда мне позвонили. Офицер, которого я считал своим другом — только наедине, — пришел с новостями. Он отвернулся, держа шляпу в руке, и сказал мне, что моя сестра Тоня приняла таблетки, и хотя ее желудок промыли, ей было плохо.
Что она не выживет.
Тоне было всего четырнадцать, когда она стала мамой. Когда наши родители умерли, ей помогала только сестра моей матери, наша тетя Джорджия, которая взяла на себя опеку над Тоней. С шестью детьми, которые были у тети Джорджии, было нелегко услышать тихий голос Тони над большинством. Всякий раз, когда у меня была возможность, я звонил, чтобы проверить мою младшую сестру и мою племянницу, но это было редко, и наши разговоры были короткими.
Тоня сказала мне, что быть матерью трудно. Она редко спала, а ребенок был требовательным. Тетя Джорджия помогала, позволяя Тоне спать, когда могла, но наша тетя должна была работать, чтобы содержать ее теперь уже разросшуюся семью. Смены тетушки Джорджии стали длиннее, потому что счета сами собой не оплачивались, и все хотели есть, а Тоня, в возрасте четырнадцати лет, которая должна была играть с куклами Барби, нянчилась с ребенком. С беспокойным ребенком.
В последнем звонке перед тем, как моя сестра попыталась покончить с собой, она говорила о том, чтобы отдать ребенка на усыновление, отказываясь произносить имя Кира. Она сказала мне, что она ужасная мать и ее ребенок заслуживает лучшей жизни. Тоня заявила, что ребенок не виноват в том, что она родилась в нашей семье. А я безэмоционально сидел, молча слушая маленькую девочку, которая выросла слишком быстро и была вынуждена принимать решения, которые не должен был принимать четырнадцатилетний подросток.
Прежде чем наше время истекло, я сказал своей сестре, что люблю ее, и что ей нужно делать то, что она считает правильным, я поддержу ее решение. Но правда была в том, что я не хотел, чтобы мою племянницу удочерили.
Это было трудно объяснить, особенно когда люди не знали правды о Кире. Моя племянница была для меня также важна, как и младшая сестра. Они были моей семьей, и я был всем, что у них было.
Меня отвели обратно в камеру, оставив одного после того, как сообщили, что моя сестра попыталась покончить с собой. Мои чувства были на пределе.
Печаль. Обида. Гнев. Предательство. И, в конце концов, чувство вины.
Моя младшая сестра должна была умереть на стерильной больничной койке в каком-то незнакомом месте, а меня не было рядом с ней, чтобы я мог держать ее за руку, мог защищать ее. Я не мог молиться Господу, в которого больше не верил. У меня не осталось ничего, что давало бы мне сил, ничего святого, со мной не было Господа, который бы помог мне увидеть свет.
Я ничего не чувствовал. И ощущал это всем естеством.
В тот день, когда я вышел во двор подышать свежим воздухом, у меня произошла первая стычка с парнем, который впоследствии стал моим главным союзником.
Вот он, долговязый мальчишка с вьющимися черными волосами, которые стали слишком длинными, с гневно горящими глазами. Очевидно, ему не понравился порядок во дворе, потому что он набросился на мальчика постарше, с развитой мускулатурой, на полной скорости, после того как у него забрали баскетбольный мяч, который он бросал в кольцо.
Я сидел на земле и наблюдал за ним, ожидая, когда он отступит. Но этого не случилось. Он не сдавался. И он был готов к тому, что ему надерут задницу по полной программе, когда старший парень оправится от шока.
Я нахмурился в замешательстве. Парень был отличным от всех; дикий и подобен животному. То, как его глаза метались из стороны в сторону, как он вел себя, язык его тела едва ли смахивал на человеческий.
Думая о моей сестре и о том, что меня нет рядом с ней, внутри меня все сжалось, а затем все чувства вырвались на поверхность. На меня нахлынула защитная волна, и я оказался вовлеченным в драку во дворе, в которой мне не было места.
Старший парень держал младшего в свободном захвате. Парень пытался безуспешно вырваться, его лицо стало темно-красным, в то время как он рычал и бился, и я крикнул, указывая головой в сторону здоровяка: