Шел первый месяц зимы, и, как это было типично для Шотландии, давно уже снег белым ковром укутал все вокруг до самого горизонта, скрывая от взгляда покореженные камни стен, выжженную и оплавленную местами землю. Только белое искрящееся бесконечное кружево, на фоне которого чернели скелеты деревьев Запретного леса и остов замка. Хотя Гермиона была уверена, что там, в темной далекой чаще, снега нет: он просто не сумел бы пробиться через переплетенные ветви, сросшиеся кроны и коконы паучьих гнезд. Оседал поверху и, должно быть, лишал остатков света. Там было почти тепло.
Гермиона многое бы отдала, чтобы оказаться сейчас в чаще, наедине с акромантулами, кентаврами, единорогами и оборотнями. Всеми теми тварями, какими кишел Запретный лес. Она бы хотела стать одной из них, безымянной и забытой.
Гермиона поежилась, чувствуя озноб, но не сделала даже попытки закутаться сильнее. Это было бесполезно, а холод давал иллюзию, что когда-нибудь наступит весна и все будет хорошо. Снег падал медленно, укрывая капюшон ее мантии, невесомо оседая на ресницах, тут же тая и стекая вместо слез по щекам. Там же и замерзая. Инеем покрывались даже кончики волос, на которые попадало дыхание.
Наконец, закончив себя истязать или попросту устав от этой белой бесконечности, или просто очнувшись, Гермиона наклонилась и смахнула с мраморной серой плиты пушистые хлопья снега. Пальцы кольнуло холодом, но она даже не поморщилась. Молча разрыла у основания памятника снег и, сделав углубление, положила туда маленький букетик вероники, взятой тут же, в остатках теплиц. Какое-то время Гермиона так и стояла, наклонившись, смотря на темные буквы на надгробии. Не удержавшись, она прикоснулась к ним, провела кончиками пальцев и, вздохнув, выпрямилась, чтобы снова перевести взгляд на Запретный лес. Куда угодно, лишь бы не видеть развалин Хогвартса.
В опустившейся тишине скрипучие шаги за спиной разносились на все кладбище. Гермиона чуть наклонила голову, бросая взгляд через плечо. Хотя она прекрасно знала, кто идет. Долохов и не скрывался, в общем-то, намеренно шумя побольше, чтобы дать ей время спрятать все эмоции. Время найти силы для вежливой улыбки.
Долохов остановился прямо у нее за спиной, довлея аурой силы и власти. Гермиона неслышно выдохнула, на мгновение прикрыла глаза. И снова, в последний раз, посмотрела на могильную плиту. Голубые цветы медленно покрывались снегом.
— Пора, — хриплый голос заставил Гермиону вздрогнуть. Пусть она и ждала этого, но все равно не сдержалась.
На плечо опустилась чужая рука, не оставляя выбора. Гермиона кивнула. И медленно развернулась, так ничего и не сказав. Впрочем, от нее ответа не ждали. Она посмотрела прямо в лицо Долохову, чуть запрокидывая для этого голову, отчего снежинки радостно стали падать на ее сухие потрескавшиеся губы.
Во взгляде Гермионы не было ни одной эмоции, все они были надежно спрятаны внутри ее души. С тех пор, как победил Темный Лорд, она не могла себе позволить такую роскошь, как чувства. Этому она научилась сразу, еще в самый первый день, когда тело едва справилось с болью от Круциатуса, а Беллатрикс уже терзала ее руку кинжалом. Тот точно был заговорен на шрамы, потому что следы так и не исчезли.
Гермиона приспособилась и к этому. В новом мире просто не осталось других вариантов для таких, как она. А вместе с ней привыкало и выживало все магического сообщество. Оно лежало у ног одного человека, которому нужна была только власть, и который эту власть получил.
Впрочем, Гермиона знала, что кто-то еще сопротивляется. Орден Феникса боролся, создавая Подполье в этом идеальном обществе чистокровных. А она стала знаменем победителей, их пойманным сниджетом, на жизнь которого наплевать.
Долохов качнул головой, смотря на нее с легким брезгливым интересом. Словно дивясь, что она жива и подчиняется. Гермиона не могла понять, как он может все еще быть верным тому, кто, как кость, бросил ему грязнокровку. Но не спрашивала. Себя она уж точно наградой не считала, а за что наказали их обоих друг другом, знать не желала. Хватало того, что уже случилось.
— Нам пора, — повторил Долохов. Гермиона ни слова не говоря кивнула и первой направилась в сторону площадки для аппарации. За её спиной под тяжелыми шагами Долохова заскрипел снег.
Гермиона дождалась, когда он прижмет ее к себе, и прикрыла глаза, чувствуя, как сжимает со всех сторон поток аппарации.
*
Гермионе не надо было поднимать голову, чтобы знать, что взгляд Снейпа не отрывается от ее сложенных на коленях рук. Она сидела позади Долохова, перед своим бывшим профессором. И можно было подумать, что по статусу она даже ближе к Лорду, чем Снейп. Иногда на такие собрания допускались журналисты, и те спешили запечатлеть ее, спокойно взирающую на самого страшного мага столетия.
Гермиона не знала, что делает тут. Почему еще жива, хотя Беллатрикс мечтала о ее смерти: та сидела напротив и неизменно предлагала кого-то запытать. А Гермиону даже ползавшая рядом Нагини не пугала больше: ни холодное прикосновение темной чешуи, ни находившаяся слишком близко разинутая пасть с клыками, ни угрожающее шипение едва ли не над ухом. Она просто смотрела либо в стол, либо, если того требовали обстоятельства, на Волдеморта. И молчала.
Или говорила, если ее спрашивали.
И старательно делала вид, что ее тут нет.
Пожиратели отвечали тем же: не замечали, за исключением внимания Снейпа к ее рукам. Или его взгляд просто привлекало массивное, абсурдное на ее пальцах кольцо? Перстень супруга, надетый, казалось, в прошлой жизни.
Под взглядом Снейпа было неуютно. Он словно укорял, что Гермиона, в отличие от других, выжила. Словно то, что ее оставили в поместье Малфоев, было лучшей участью. Она завидовала тем, кто лежал в могилах, старым белым костям, которым уже все равно, что творится в мире живых.
Она чувствовала себя такой же мертвой, но старательно изображала живую. На одной ее руке было вычерчен статус ее крови, на второй — Темная метка. Никому и дела не было, что ее заставили. Ее фотографии часто появлялись в газетах с очередной статьей, как хорошо живется правильно поступающим магглорожденным.
Гермиона расправила складку на юбке, провела пальцами по дорогому атласу, повторяя рисунок на ткани. Она была куклой, которую одевали и выставляли перед всеми. В чьей лояльности не сомневались, обеспечив ее браком и меткой. Гермиона стала той, кого ненавидели почти все в стране, считая предательницей. Для большинства она продала друзей за свое собственное благополучие. И никого не волновало, что ни на одной из фотографий она не улыбалась.
— Антонин, а что скажет твоя жена? — Гермиона просто подняла голову, как и много раз до этого. И без трепета и страха посмотрела на Темного Лорда. Ничего хуже с ней уже просто не могло случиться. — Наша дорогая Гермиона, как ты думаешь, чем можно сломить сопротивление Ордена?