Он не произнес ни слова, его челюсть напряглась под крепко сжатыми зубами, но я ощущала его взгляд, как руки, как мощное слово, произнесенное из его священных уст.
Грохот наполнил воздух, заставив нас обоих вздрогнуть, и красные, синие и белые цвета заполнили темное небо над водой.
Салют вспыхивал снова и снова, отражаясь на его скульптурных чертах.
Бросив на меня взгляд, он подошел ближе и взял мое лицо в свои сильные руки. Его глаза океана, темные и суровые, держали в себе вселенную. Вселенную, которую он предлагал мне.
Затем он захватил мой рот, мое тело и мой разум одновременно под салютом четвёртого июля.
Глава 12
Однажды утром я проснулась от записки, оставленной возле головы на подушке Натаниэля.
Встретимся в доках ист-сайда в 2 часа дня. Не опаздывай.
Я хмуро посмотрела на записку сонными глазами и стала собираться. Я фыркнула на «не опаздывай». Мы оба всегда мучительно пунктуальны.
Всю свою смену я думала о том, что он задумал. Место на доках ист-сайда почти не популярно. Деревянные доски сгнили и нуждались в ремонте, но у них не было планов на ремонт до следующего лета.
Почему Натаниэль хотел, чтобы я встретилась с ним там, было выше моего понимания.
Я сняла рабочую одежду и надела синие шорты и белую футболку. Идя по тропинке, по высокой траве, доходившей мне до бедер, я заметила парусник, пришвартованный у восточного берега.
Натаниэль стоял в нем и улыбался при виде меня, его темные очки скрывали от меня глаза.
Я посмотрела на белую лодку.
— Ты берешь меня на свою лодку? — я приподняла бровь.
Он засмеялся, протягивая руку.
— Ты не кажешься взволнованной.
— А если нас кто-нибудь увидит?
Он передразнил мое прежнее выражение лица, приподняв бровь.
— Сюда никто не спускается. Ты в безопасности.
Я вздохнула, взяла его за руку и шагнула в лодку. Она закачалась, когда я спустилась на неё, но он схватил меня, чтобы я не упала.
— Садись, — сказал он, указывая мне на борт лодки рядом с большим штурвалом.
Я ничего не знала о парусном спорте, но, наблюдая, как он ведет лодку в широкую пасть океана, я восхищалась и трепетала.
Соленая вода выплеснулась на борт, намочив мою футболку и руки, но она была освежающей от горячего обжигающего взгляда солнца и его.
В том районе, где мы находились, я могла видеть только маленькие белые точки лодок на расстоянии от курорта. Мы были далеко от всех, далеко от людей, которые держали нас в клетке и разделяли нас. Мы разговаривали о политике, об истории, обо всем, что приходило в голову, и сидели под палящим солнцем.
Через некоторое время он замедлил движение лодки и сел, сняв футболку через голову и обнажив загорелый торс скульптурной статуи. Он вытер рукой лоб и лег рядом со мной, прикрыв глаза рукой.
Мы молча лежали, единственным звуком был плеск воды о борт.
— Где ты научился этому? — спросила я, перекатываясь на бок и поворачиваясь к нему лицом.
Он по-прежнему закрывал лицо рукой, но я видела, как его губы изогнулись в улыбке.
— Меня научил отец. Это единственное, чем мы вместе занимались. — он замолчал, но по тому, как дернулись его губы, я поняла, что он еще не закончил. Он находил нужные слова, подходящий момент, чтобы произнести их вслух. Аккуратный и образованный молодой человек. — Я хотел произвести на него впечатление, поэтому каждое утро отправлялся в плавание. Я выигрывал здесь все соревнования.
Я провела пальцем по деревянной доске.
— Но ты получал удовольствие от этого?
Мой голос был мягким, нежным.
Я наблюдала, как он сглотнул, его кадык подпрыгнул.
— Возможно, ты единственный человек, который понимает меня. Мне нравится понимать вещи. Нравится быть лучшим.
Я полностью опустилась на бок, ближе к нему, чем раньше.
— Но тебе это не нравилось.
— Нет, но я не собирался сдаваться, пока не овладею этим спортом.
Я уставилась на него сверху вниз. Я поняла его. У него был такой же мощный инстинкт, как и у меня, и я уважала его.
— Ты никогда не согласишься на меньшее, — сказала я не как вопрос, а как факт.
Он усмехнулся. Резко.
— Мои родители хотели, чтобы я был хорошо сложен. Был общительным, хорошо образованным и спортивным. Но больше всего утешения я находил в книгах. Когда все вокруг были слишком заняты, чтобы разговаривать со мной, я читал. Это было мое единственное утешение, мое единственное утешение ночью. Я не рос, проводя время с родителями. Я рос с нянями и учителями, а книги стали единственной постоянной вещью в моей жизни.