Спустя несколько дней все это улеглось, забылось за суетой. Трагедию заглушил равнодушный ритм большого города. Стройка гудела, сверкала огнями электросварки. А однажды вечером вышедший в туалет строитель увидел на земле несколько листов бумаги. Он подобрал один лист, принялся рассматривать и читать, шевеля губами:
— «Энциклопедия пыток»… При чем тут?.. Шо такое?
К нему подошел еще один.
— О, нас уже листовками забрасывают? А ну, прочитай вслух.
— «Энциклопедия пыток. Вода… Пытливая человеческая мысль не могла игнорировать богатые возможности воды. Во-первых, человека можно было полностью погружать в воду, время от времени давая ему возможность поднять голову и вдохнуть воздух, при этом спрашивая, не отрекся ли он от ереси. Можно было заливать воду внутрь человека так, что она распирала его, как надутый шар. Эта пытка была популярна потому, что не наносила тяжких телесных повреждений жертве, и затем ее можно было пытать очень долго…» Там еще много и с картинками, но я не понял. При чем тут мы? Что за фигня?
Подошли другие рабочие, взяли лист, начали читать и рассматривать картинки.
— Тьфу! Где ты взял эту гадость?
— Через забор перебросили. Там еще много…
— Выбрось и никому больше не показывай! — Подошел бригадир, выхватил листок и хотел порвать.
— Та ладно, не кипятись. Погоди, там еще сзади надпись, шо воно такое?
На обратной стороне листа бумаги с этим кошмарным текстом имелась надпись от руки, шариковой ручкой: «Убирайтесь из Киева, варвары! Или то же самое будет и с вами!»
Бригадир плюнул, разорвал листовку, обрывки смял и выбросил.
В этот же вечер двое рабочих вышли в киоск за сигаретами, а на обратном пути обратили внимание на черную фигуру монаха рядом с забором. Он смотрел вверх, на краны и конструкции, и покачивал головой. Потом перекрестился и двинулся вверх по улице, видимо, в сторону Владимирского собора. Они догнали его. Монах оказался молодым тощим парнем с жидкой бородой и длинными усами.
— Вы, это… — сказал один рабочий, другой дернул его за комбинезон. — Та ладно, я токо спросить… Добрый пан, скажите, что это вы качали головой?
Монах посмотрел на их оранжевые каски пронзительным взглядом.
— Беда у вас случилась, — проговорил он неожиданно звучным баритоном, — и беда вас ждет впереди. Молитесь, и, может быть, Господь вас защитит…
Он перекрестил их и ушел вдаль широким шагом. Его черная ряса заметала ковер опавшей листвы, как широкий веник. Рабочие смотрели ему вслед, открыв рот…
А накануне случился скандал с монтажником Иваном. Этот худой мужчина имел феноменальный аппетит и питал большую любовь к своевременному наполнению желудка. В Киеве у него проживала двоюродная сестра, поэтому он ночевал не на стройке, а у нее. С утра Иван приносил и ставил в холодильник четыре большие пластиковые коробки с едой, называемые просто: «тормозок». Работа начиналась в восемь, а в десять часов Иван уже начинал задумываться.
— Не пора ли перекусить? — спрашивал он, ни к кому не обращаясь.
Не дождавшись, естественно, никакого ответа, он обычно забегал в вагончик-бытовку, брал одну из коробок и мгновенно ее опустошал. Это были, допустим, голубцы с нежным мясным фаршем, томленные в сметане. Потом парень радостно устремлялся на работу, чтобы к обеду снова задуматься «об покушать»… и теперь еще и выпить. Хотя официально на стройке пить запрещали, но кто у нас обращает внимание на официальные запреты? Через пару часов после обеда Иван опустошал судок с творожными налистниками, причмокивая и нахваливая любезную сестру. А перед окончанием своей смены гурман доедал гречневую кашу с равномерно распределенным в ней мясом, еще и с подливой. И потом уходил домой, сознавая, что день прошел не зря.
— Куда в тебя столько лезет, Иванко? — смеялись его товарищи. — Такой тощий, а ешь за четверых!
Он только усмехался.
— В корень идет, куда же еще, — подмигивал обжора. — Так я ж и работаю за четверых!
Так вот, скандал случился в обеденное время, как раз при большом стечении голодного народу. Иван открыл очередной судок, мысленно облизываясь и сглатывая, пытаясь вспомнить, что ему сегодня положила сестричка, дай ей Бог всяческого здоровья и чтобы руки не болели. А в судке лежала… дохлая крыса.
— Пацюк!!! — заорал Иван так, что у рабочих посыпалась на пол посуда.