26 сентября 1997 года
8 часов
Москва,
Фрунзенская набережная
Я уже не раз повторял, что высыпаюсь по-настоящему только после окончания очередного дела. До того самого момента, как обвинительное заключение будет составлено и подшито, а Костя Меркулов скажет свое обычное: «Ну все, старик. Отдыхай», я практически не сплю. Так, дремлю. Кемарю несколько часов в сутки. Причем мозг в это время продолжает работать на полную катушку. Как уж это ему удается — не знаю.
Но зато когда очередное следствие закончено — тут уж я отрываюсь. Дрыхну, как медведь в берлоге, по восемнадцать часов в сутки. И если бы не моя жена Ирина, которая время от времени тычет меня в бок, чтобы убедиться, что ее муж не впал в летаргический сон, я бы вообще не вставал с постели.
В блаженное состояние долгожданного отдыха я погрузился вчера, вернувшись из прокуратуры в первом часу ночи. Как водится, мы с Меркуловым и Грязновым опрокинули по рюмочке, чтобы отметить окончание очередного запутанного дела, а потом я поехал домой — спать.
Когда изобретут машину времени, я первым делом убью того американца, который придумал телефон. Разумеется, до того, как он сделал эту величайшую на свете глупость. Хотя наверняка это оказалось бы в итоге бессмысленным. Выдумали бы еще какой-нибудь аппарат, чтобы общаться друг с другом на расстоянии. В конце концов овладели бы телепатией. Вот так лежишь ночью, а в голове раздается звоночек. Точь-в-точь телефонный. И потом голос Меркулова:
Привет, Турецкий, как дела?..
Меня прошиб холодный пот. Что и говорить, сон был кошмарный.
Однако телефон все-таки звонил. Я, не открывая глаз, нащупал трубку.
Интуиция меня не подвела. Это действительно был Костя.
Я глянул на часы. Половина восьмого утра. Ранний звонок мог означать только одно — на этот раз выспаться мне не дадут.
Так и вышло.
Привет, Саша. Как дела?
Фу-ф... Ты, Меркулов, мне уже по ночам стал сниться. Имей совесть, перестань...
Во-первых, уже утро. Пора вставать. А во- вторых, ты срочно нужен. Так что собирайся. Машину за тобой я уже выслал.
Я хмыкнул в трубку:
Хоть бы раз позвонил и сказал, что я не нужен. Никому. И никогда больше не понадоблюсь. Вот был бы действительно праздник.
На том конце провода раздались щелчки. Я очень хорошо знал, что это такое. Когда Меркулов нервничает, он начинает постукивать ручкой о стол. Волнуется, значит.
А что случилось?
Убийство.
Ну ясно, что не рождение, раз ты за мной машину послал.
Хватит трепаться, Турецкий. Давай собирайся. — Меркулов явно разозлился. — Машина приедет минут через десять.
И куда ехать?
Дуй в Лужники. Грязнов уже там.
Тон у него был очень серьезный. Такой тон у Меркулова бывает только в двух случаях — если случилось что-то действительно из ряда вон выходящее и после разговора с начальством. Собственно говоря, разница была небольшая. Лично мне, следователю по особо важным делам Александру Турецкому, ни первый ни второй вариант не сулил ничего хорошего. Во всяком случае, на этот раз выспаться мне уже не дадут — это факт.
Стой, — закричал я, — кого убили-то?!
Но Меркулов уже повесил трубку.
Я открыл глаза и тут же снова закрыл. Послать бы все к чертовой матери и...
Кто это, Саша? — раздался из кухни голос Ирины. Она, как обычно, проснулась рано и уже шуровала у плиты.
Любовница, — подумав, ответил я. Это я так шучу.
Ира сделала паузу. Потом закричала:
Это не смешно, Турецкий!
Конечно. Скорее грустно, — со вздохом ответил я и рывком откинул одеяло.
8 часов 45 минут Москва,
Лужники
Я сразу догадался, что он раньше был спортсменом. Бывает так у опытных (скромнее, Турецкий!) следователей. Посмотришь на кого-нибудь, вроде человек как человек. Ничего примечательного. А где-то в неизведанных глубинах мозга вдруг само по себе появляется определение — «инженер», «бывший военный». Или вот как сейчас — «спортсмен». Как будто внутри сидит маленький Шерлок Холмс и подсказывает. Правда, по большей части он все- таки бездействует. Так что ничего не поделаешь — приходится шевелить мозгами самостоятельно.
Так вот, это, безусловно, был спортсмен. Не знаю почему, но я сразу определил.
Кроме того, лицо убитого было мне как будто известно. Хотя я мог бы поклясться, что знаком с ним не был. Интересно, правда? Такое ощущение, кажется, называют дежавю.
Почему-то когда спортсмены выходят на пенсию, они очень быстро превращаются в рыхлых, обрюзгших толстяков. Видимо, организм не выдерживает резкого перехода от интенсивных тренировок к обычному образу жизни. Продолжает вырабатывать энергию, которая теперь превращается в жир.