Вжжж!
Брызги льда обдали его лицо — прямо перед Шаламовым притормозил бугай с номером «25» на рукаве. Это... черт, забыл, как его фамилия. Французская какая-то. Из Канады. Он попытался отнять шайбу у Шаламова, но не тут-то было.
ДррррИ
Твердый лед под ногами. Шаламов в четверть секунды приблизился. И отдал шайбу. Так, теперь к воротам. К воротам. Пока перед ними пусто и только вратарь в мощных доспехах стоит, загораживая их своим телом. Ха! Есть тысяча и один способ обвести его, обмануть.
Быстрее, пока несущиеся со скоростью гоночного автомобиля защитники не подоспели. Быстрее!
Ближе!
Ближе!
Ближе!
Шайба так и мелькает, подталкиваемая то справа то слева, скользит. Вот металлическая рама ворот, вот рукавица вратаря, вот его устрашающая маска, вот...
Что это?!
У вратаря в руках вместо клюшки копье. Точно такое же, какое находится в Музее естественной истории в Нью-Йорке. В зале индейской культуры и быта. Как-то водили всю команду на экскурсию... Там на стене висит это копье, справа от входа. Длинное, потемневшее от времени. С огромным мощным стальным наконечником, намертво прикрепленным к толстому деревянному древку многими витками лозы...
С острия копья что-то капает. Что-то красное. Это кровь!
Стоп!
Нужно остановиться! Не получается. Идеально отполированные полозья коньков несут прямо на вратаря. Повернуть их невозможно!
Ближе! Еще ближе!
Вот вратарь уже замахнулся. Уже занес свое копье. И белая маска исказилась в кошмарной ухмылке. И только черные глаза без зрачков видны в двух круглых прорезях.
«Никуда не денешься. Поедешь как миленький!»
Все ближе и ближе! Копье летит еще быстрее. Шайба мечется вправо и влево, клюшка мягко стучит о лед.
И вот копье протыкает все снаряжение и впивается в бок. Проникает все глубже и глубже, и все тело пронзает боль.
Ужасная боль...
За воротами замелькала красная мигалка.
Значит, забил все-таки...
...А-а!
Опять кричит.
Ничего. Это отходит наркоз. Швы будут болеть еще долго. Но теперь у него все позади. Выживет ваш бомбардир!
Эти слова Павел Бородин расслышал слабо, как через толстенную стену. Потом попытался открыть глаза. Веки слушались с трудом. Но все-таки слушались.
Первое, что он увидел, было то, что видят все пациенты больниц, приходящие в себя после обморока или наркоза. То есть белый потолок. Поэтому в первую секунду он, как и многие, подумал, что попал на тот свет. А раз все вокруг белым-бело — значит, в рай.
Но острая боль в грудной клетке напомнила о том, что он еще находится на бренной земле. Он попытался пошевелить рукой — не вышло.
Бородин скосил глаз. Рука была прочно зафиксирована, а из вены торчала толстая игла, продолжающаяся прозрачной трубкой, прилепленной куском пластыря. Трубка уходила куда-то вверх.
«Это капельница, — подумал Павел, — значит, я в больнице. Значит, я... жив».
Смотрите, доктор. Он открыл глаза.
Голос знакомый.
Гляди-ка. Действительно открыл. Быстро же он у вас очнулся. Крепкий малый. Хоккеист!
Над ним склонилось бородатое лицо в белом колпаке. Блеснули стекла очков.
Бородин, вы меня слышите?
Павел!
А вот и другое лицо. Тоже в колпаке. Это... Инна!
Павел попытался улыбнуться. Видимо, это получилось совсем плохо, потому что глаза Инны испуганно округлились. Она обернулась к врачу:
Доктор! Ему очень больно! Смотрите, как он скривился!
«Дурашка, — подумал Павел, — дурашка ты моя...»
Не волнуйтесь. Этот ваш Бородин еще всех нас переживет!
Вы так думаете?
Уверен, дорогая. Здоровье у него хоть куда. Ну ладно. А теперь вы должны уйти. Хорошего понемногу. Больному нужен покой.
И врач увел Инну. А Бородин вскоре опять провалился в сон. Только теперь без кошмаров...
В Советском Союзе, а потом и в России талантливых и даже очень талантливых хоккеистов всегда рождалось много. То ли климат здесь такой, то ли школа, то ли национальный характер, то ли все вместе... Во всяком случае, всегда хватало игроков, чтобы собрать одну из лучших, а нередко и лучшую сборную в мире.
И все-таки даже в России нечасто найдется хоккеист, что называется, Божьей милостью. Такой, что можно было подумать, что он родился в коньках и сразу, даже не попробовав материнского молока, вышел на разлинованный лед хоккейного катка.
Именно таким и был Павел Бородин.
Жили они в Армянском переулке, недалеко от Чистых прудов. Маленький Паша каждый год с нетерпением ждал, когда начнется зима и поверхность пруда с плавающими ветками, бумажками, пустыми треугольными пакетами из-под молока, грязноватыми лебедями и всяким мусором наконец покроется голубовато-белым слоем льда. И когда можно будет надеть заранее наточенные в специальной мастерской коньки, выйти на эту гладь и поплыть. Или полететь. Ему всегда казалось это состояние на льду чем-то особенным, необычным.