V
Силуэт Белого в освещенном окне был идеальной мишенью. И расстояние до его окна было каких-то там тридцать метров. Плевое дело.
Но перед Володей Кавериным стоял мучительный выбор. Сидя в кресле перед распахнутым окном, Каверин переводил горящий взгляд от фигуры Белого-к правой стене. Там, как в оружейной комнате, рядком стояло оружие. Чистенькое, новое, готовое к бою. Снайперская винтовка с цейсовским оптическим прицелом, «Калашников», ручной пулемет и гранатомет.
Бывший опер все никак не мог выбрать оружие. Ведь он не просто хотел убить Белого, это-то дело нескольких минут — он должен был доставить себе максимальное удовольствие. Кайф словить. И каждое из решений было по-своему соблазнительно...
Можно близко-близко через окуляр прицела увидеть ненавистную физиономию, рассмотреть лицо Белого от макушки до кончика подбородка, а потом перевести оптику ниже и увидеть, что он делает руками... Как он берет перьевую — почему-то — ручку и что-то черкает на листе бумаги. А потом проследить, Как Белый берет телефонную трубку и подносит ее к уху.
И вновь сосредоточиться на лице, на глазах, будто бы непосредственно встретившись с ним взглядом. Подмигнуть гаденышу. И, поймав в перекрестье прицела переносицу, нажать спусковой крючок. Пуля войдет, оставив маленькую круглую дырочку, но зато выйдет, разнеся череп, словно перезревший арбуз. Но это был слишком интеллигентный способ.
Любовно поглядывая на «Калашников», Каверин представлял, как переводит флажок в режим автоматического огня и прямо от бедра, как немец из «Шмайсера», начинает поливать окно Белого длинными очередями. Звенят стекла и падают плавно-плавно, как при замедленной съемке, а Белый кричит, словно смертельно раненный зверь. О, как сладко слышать Этот крик! А тем временем пули прошивают Белого крест-накрест, крест-накрест! Славно! Но в этом способе недоставало пафоса.
Вот оно! Взгляд Каверина падает на пулемет. Это машинка посерьезнее «калаша». Тут уж не только начнут крошиться в щепки, в пыль телефоны, оргтехника, мебель, но и толстые стены, а Белому, если повезет, просто оторвет башку. Может, хоть это сотрет наглую ухмылочку с его рожи!?
И все же Володя остановил свой выбор на гранатомете. Это надежная штука. Солидное оружие для солидных людей. Стирает сопливых щенков в порошок. Вернее, раздирает в клочья!
Белый все сидел и все черкал свои бесконечные бумаги. Каверин взялся рукой за холодный металл гранатомета, приподнял его, ощутив полноценную тяжесть благородного оружия — орудия мести.
Пристроив гранатомет на плечо, Каверин в последний раз посмотрел на Белого через прицел. И сейчас его враг, его антипод был для него уже не мишенью, а просто ничтожной мелкой тварью, которую он сейчас сотрет с лица земли.
Граната летела медленно, как во сне. Каверин даже видел в воздухе след от летящей маленькой ракеты. Вот она прошла через стекло, как сквозь масло, вот влетела в комнату и зависла на мгновение в воздухе.
— Давай, давай, — крикнул Каверин и махнул правой рукой, словно поторапливая. Рука болела так, будто ее жег изнутри адов огонь.
Вся чудовищная смертоносная сила гранаты, казалось, сжалась до размеров микроскопического ядра, чтобы потом с чудовищной мощью расшириться и уничтожить все вокруг. Почти белый шар огня возник в полной тишине. И только спустя чуть ли не минуту до слуха Каверина донесся грохот взрыва.
Всепожирающий огонь, которому было тесно в замкнутом пространстве помещения, вырвался на свободу и осветил все пространство вокруг. Каверин всей кожей лица почувствовал его жар.
Запахло гарью. Хотя нет, не гарью. Почему-то невыносимо воняло какой-то дрянью... Этот неистребимый и въедливый запах в последнее время прямо-таки преследовал Каверина, доводя до исступления. Но к черту запахи! Дело сделано, господа. Каверин удовлетворенно потер ладони и сказал, обращаясь к невидимым зрителям:
— Не стоит благодарности, мне и самому было приятно,— но правая рука опять отозвалась несусветной болью.
И все-таки прикончить вражину — что может быть лучше? Прислонив гранатомет к стенке, Каверин сложил руки на груди и с видом Наполеона после Аустерлица стал наблюдать, как дым медленно начинает рассеиваться. В комнате Белого все черно, как в преисподней. Но только за чудом сохранившимся письменным столом продолжал как ни в чем не бывало сидеть Володин заклятый враг, по-прежнему что-то черкая на листе абсолютно черной бумаги. При этом Белый ухмылялся той самой улыбочкой, за которую Каверин его больше всего ненавидел.
— Не-е-ет! — заорал Каверин что было сил, надрывая голосовые связки.
— Успокойся, успокойся! Все хорошо. Тебе просто что-то приснилось, — услышал Володя голос и открыл глаза.
На его потный лоб легла маленькая нежная женская рука. Сначала он увидел расплывчатый силуэт и лишь спустя какое-то время этот силуэт приобрел вполне миловидные черты сестрички в белом халате. — Вот видишь, все хорошо, — повторяла та, ласково поглаживая его лоб.
Сильно пахло лекарствами. К этому тошнотворному духу присоединялись и прочие отвратные запахи: пота, портянок, еще хрен разберет чего. Даже от сестрички с ласковыми прохладными руками несло, как от парализованной старухи.
Каверин выпростал руки из-под серой больничной простыни с квадратным фиолетовым штампом в углу и застонал.
Он вспомнил, что только что болевшей правой руки у него просто нет — вместо нее осталась лишь туго затянутая многими слоями бинтов культя. И он снова застонал от боли и бессилия...
Когда его — казалось, это было в какой-то прошлой жизни — подняли на броню бронетранспортера десантники, он надолго впал в забытье. Федералы доставили едва живого Каверина в полевой госпиталь возле Ханкалы. Там его, как могли, заштопали и забинтовали наподобие мумии. Остатки правой кисти пришлось ампутировать. Иначе — гангрена! С ней шутки плохи.
Бросая в эмалированный таз то, что еще недавно было живой каверинской рукой, немолодой подполковник-хирург выругался:
— Твою мать, сегодня за день уже третьего инвалидом на всю жизнь делаю!..
Володя две неделю пролежал практически без сознания. Его все никак не отправляли на Большую землю. Сначала потому, что он был нетранспортабельным, а после им почему-то стали очень интересоваться особисты. Никто не знал, кто он такой, откуда и как сюда попал. Он был здесь совсем чужим.
И лишь когда в его просыпающееся сознание начали врываться сцены еженощной и ежедневной мести, Каверин пошел на поправку. Лишь много позже он поймет, что своему спасению, возвращению к жизни он обязан ему, самому своему ненавистному врагу.
Только великая ненависть и всепроникающая жажда мести вернули его в ;>тот мир. Он должен был жить, чтобы отомстить. Эта ненависть была сродни великой любви, той, что до гроба!
VI
Виктор Петрович Зорин формально занимал не столь уж высокую чиновничью должность. Однако место в кремлевской иерархии определялось вовсе не этим. Существовала масса внешних признаков, которые, собственно, и давали знать посвященным, кто есть кто. Кто есть ху, как выражался последний генсек страны Советов.
Например, не величина дачи, а ее местоположение относительно дачи президента и других первых лиц — было одним из таких факторов.
Так вот, дача Виктора Петровича находилась не в плебейской по кремлевским меркам Жуковке, а в Ильинском. Чуть ли не через забор от дачи премьера. Только вот премьеры менялись, а Зорин оставался. Тем-то и привлекательны не слишком заметные должности.
И все же главным знаком избранности было наличие или отсутствие кабинета в самом Кремле. И не где-нибудь просто в Кремле, а именно в здании Сената. Там, где «сидели» все генеральные секретари, а теперь и первый президент России.
У Виктора Петровича кабинет в Кремле был. Аккурат в известном здании, на втором этаже. Окна выходили прямехонько на Мавзолей, которого, впрочем, видно не было — Кремлевская стена загораживала.
Кабинет Зорина — стеночка в стеночку — соседствовал с бывшим кабинетом Лаврентия Павловича Берия, сталинского верного наркома, всесильного начальника НКВД и заместителя в правительстве самого Иосифа Виссарионовича. Позже бериевский кабинет долгие годы занимал председатель Совета министров СССР Косыгин. После Косыгина там сидели зампредсовмины. Но как-то никто из них не оставил о себе памяти.