Веселый толстяк нахмурился. Глаза Немо горели.
– Если ты опозоришься сейчас, Вин, тебе уже ничего не светит. Ни одна семья тебя не примет. Никогда. Запомни. Я привел тебя сюда. Вин. Не подведи меня.
Огастин сжал веревку, ожидая, пока Джордано придет в себя. Дрель продолжала со свистом вгрызаться в череп. Шансы стать следующим мэром улетучивались. И все из-за этой бесхребетной медузы.
– Возьми себя в руки, Джордано. Одна минута – и все кончено. Это единственное, что стоит между тобой и теми деньгами, о которых ты мне говорил. Ну же, тяни.
Казалось, Джордано очнулся. Идиотское выражение по-прежнему не сходило с его лица, но он попытался взять себя в руки и стал наматывать на руки веревку.
Огастин опять принялся тянуть. Вклад Джордано был минимальным. Огастин посмотрел на других. На лице Немо застыло ожидание, Зучетти был преисполнен самоуверенности и скептицизма, Саламандра злобно улыбался. Огастин понял: все придется делать самому. Как всегда, он расправил плечи и заставил себя не думать об этом как об убийстве. В конце концов, кто этот человек? Еще один грязный даго,[2]и только. Он вспомнил студенческие годы в Йеле, самое прекрасное время своей жизни, занятия греблей, выступления за университетскую команду. Во время регаты он всегда работал с полной отдачей, налегая на весла, заставляя ленивых ублюдков набирать скорость и держаться на его уровне.
Огастин слегка присел и всерьез взялся за дело. Но Джордано держал веревку недостаточно крепко. Стул опрокинулся, и человек с мешком на голове упал на грязную солому. Пытаясь спастись, он бился о землю, как крупная рыба о палубу, когда она изо всех сил стремится вернуться в воду. Нет. Он не должен позволить ей улизнуть. Не дай же ей уйти, Джордано. Сделай хотя бы вид, что ты принимаешь в этом участие.
Для равновесия Огастин уперся ногой в плечо упавшего на пол человека и откинулся назад. Мускулы на его шее напряглись. Он тянул долго, без остановок. Ни одной передышки до тех пор, пока сопротивление не прекратилось. Голова в черном мешке обвисла, став мертвым грузом. Джордано смотрел на него выпученными глазами, он был в шоке.
Огастин уставился вниз, на тело. Дрель остановилась, боль улеглась, отступила. Он сделал это. Он в самом деле сделал это. Он криво улыбнулся. Оказалось, не так уж это и трудно.
– Путь свободен, – произнес Немо с завистливым изумлением в голосе. – Не думал, что ты способен на такое.
– Снимите мешок, – приказал старик.
Немо наклонился и развязал тесемку, стягивавшую мешок. Зучетти шагнул вперед и ударом ноги опрокинул стул на спинку. Убитый судья перевернулся лицом вверх.
– Смотрите на него, – произнес старик. – Все смотрите.
У покойника было синее, искаженное лицо. Распухший язык свешивался набок, глаза полуоткрыты и немного косили.
Старик посмотрел на них, на всех по очереди.
– Это смерть, – произнес он. – Не разочаровывайте меня.
Огастин глубоко вздохнул и, продолжая смотреть на покойника, вытер лоб носовым платком.
– Не беспокойтесь. Я не разочарую.
Глава 1
Манхэттен, два года спустя
Катберт Гиббонс, специальный агент ФБР, стоял в проходе между рядами, перебросив через руку пальто, и осматривал место действия. У зала суда свой особый запах – канцелярских принадлежностей, отточенных карандашей, влажной шерсти, одеколона, пыли, аммиака, чрезмерного высокомерия и едва уловимого страха. Защитники сидели за длинными столами, с головой окунувшись в портфели с бумагами. Ответчики слонялись без дела, собирались маленькими группами, переговаривались друг с другом, стреляя по сторонам глазами – кто во что сегодня одет. Команда обвинителей сгрудилась за своим столом, скромными старомодными костюмами и ясными глазами они напоминали студенческую спортивную команду. Пустующая скамья присяжных заседателей производила пугающее впечатление, и все старались держаться от нее подальше, даже самые нахальные.
Гиббонс перевел взгляд на свидетелей-экспертов: агенты ФБР, сотрудники министерства экономики, офицеры нью-йоркского полицейского управления, отвечающие за борьбу с организованной преступностью, специалисты по надзору. Они занимали два первых ряда, предназначенных для зрителей, и казались сворой беспокойных сторожевых собак, очутившихся в церкви. Самой шелудивой дворнягой в своре, бесспорно, был напарник Гиббонса Майк Тоцци. Он сидел в самом дальнем углу первого ряда, изучал «Пост» и имел вид человека, которому все уже смертельно надоело. Направляясь к Тоцци и присматриваясь к нему. Гиббонс изумился, насколько же все-таки его напарник напоминал собаку – поза овчарки, темные, глубоко посаженные глаза ротвейлера, в лице – что-то от симпатичной гончей. Ни дать ни взять – дворовый пес с цепкими глазами и плохой осанкой. Гиббонс направился к нему.
– Оторвись, Тоцци.
Тоцци поднял голову от газеты и оскалился:
– А, и тебе тоже доброго утра.
Гиббонс швырнул пальто на скамью и сел:
– В чем дело? Где твое рождественское настроение? Будь паинькой, а то Санта-Клаус не прилетит к тебе.
– К черту Санта-Клауса. Хочу смыться отсюда.
Гиббонс улыбнулся крокодильей улыбкой.
– Думай, что говоришь, Тоц. Вот скажу твоей кузине Лоррейн, что ты плохо себя ведешь, она не положит конфетку в твой чулок.
– Она твоя жена. Вот и засунь что-нибудь в ее чулок.
– Что-то мы сегодня не в духе.
– Должно быть, у тебя терпения побольше, чем у меня, Гиб. Сидеть тут неделю за неделей, ожидая, когда тебя вызовут... Я бы предпочел снова отправиться на улицу, заниматься оперативной работой.
Гиббонс покачал головой.
– Да? Именно это я о тебе и подумал – плохая осанка. Твое отношение к работе дурно попахивает. Ты думаешь, быть специальным агентом – это все равно что весь день играть в полицейских и разбойников? Ты думаешь – арестовал преступника и на том все кончилось? А это только начало, мой друг. Тебе придется постараться, чтобы эти ублюдки в суде упекли его в тюрьму. Это на тот случай, если ты не знаешь, как работает судебная система в этой стране. – Гиббонс любил потрепать Тоцци нервы.
Тоцци сложил газету пополам.
– Как ты можешь называть это системой? Здесь нет никакой системы. Этот судебный процесс – сплошное дерьмо, и тебе это известно.
– Ты уже заделался юристом?
– Послушай, это же что-то чудовищное. По одному делу проходят одновременно восемнадцать обвиняемых. Процесс тянется уже семь месяцев, а обвинение не опросило еще и половины свидетелей.
– А ты-то на что жалуешься? Ты здесь всего две недели.
– А на то и жалуюсь, что весь этот процесс – дерьмо собачье. Судят одновременно тягловых лошадок, парикмахеров из Айовы и главарей с Сицилии. Где тут здравый смысл?
Гиббонс покачал головой.
– Это дело регионального управления. Они хотят доказать наличие преступного сговора.
– Оно дурно пахнет, это дело. У министерства экономики есть верная информация, что в страну прибывает сорок килограммов героина, на восемьдесят миллионов долларов! Но генеральный прокурор США не может ждать. Должно быть, на него здорово давят, они гонят это дело так, словно завтра никогда не наступит. А что в результате? Они начали процесс всухую. Нет нужного количества наркотиков, которое можно представить как улику. Героина вообще нет и только чуть-чуть кокаина, высосанного из багажника автомобиля. С такими уликами нельзя доказать даже факт употребления наркотиков, не то что его распространения. Пленки – вот все, что у них есть. Сотни часов аудиозаписей и тысячи фотографий парней, заходивших в парикмахерские. И много они с этим докажут? – У Тоцци был негодующий вид.
– Пусть обвинители думают об этой ерунде. Твое дело – дать свидетельские показания, рассказать то, что ты видел и слышал. Вот и все.
– Неверно! – Тоцци повернулся к нему и зарычал: – Моя работа – поймать этих ублюдков и помочь упечь их за решетку. Считается, что у меня достаточно возможностей, чтобы довести дело до конца, а не прерывать расследование посередине из-за стада этих ослиных задниц из прокуратуры, которые хотят доказать, что и без улик могут добиться обвинительного приговора – настолько хорошо они владеют законом. Для них это игра, Гиб, а для меня – нет. Мы выполняем грязную работу, а они играют в игры с законом. А когда они проваливаются, то сваливают всю вину на нас.