— Его должно здорово беспокоить наличие при нем этих двух сотен тысяч долларов, — заметил кто-то.
— Может быть, — согласился шеф. — Но я бы не хотел быть тем человеком, который осмелится попробовать наложить лапу на чемодан.
Он был совсем один. Жесткий холодный ветер дул с залива и заставлял плясать стоявшие в гавани хрупкие белые лодочки. Они прыгали в разные стороны на своих швартовах, напоминая резиновых уточек в ванне малыша. Гарри поднял воротник пальто и уселся на скамейку, обозревая затон для яхт. Чемодан он положил между ног и иногда на него поглядывал. Пожилой человек и маленький мальчик прошли мимо. Старик держал ребенка за руку. Ребенок выглядел мрачным и враждебным.
— Вон там — кэч, Альберт… видишь… вот тот, белый.
— Они все белые, — буркнул мальчик. — Все лодки — белые.
— Правильно. Альберт. Только у кэча надстройка голубая. — Видишь, который я имею в виду? Я показываю прямо на него.
— Я хочу домой, — захныкал мальчик. — Хочу есть.
Они шли дальше. Старик со вкусом пользовался прекрасными мгновениями, которые предоставляло эта прогулка. Мальчишка тащился за ним. Когда они ушли, длинная набережная с фонарями опустела.
Гарри взглянул на часы. Без десяти девять. Он раскурил сигару, поднял чемодан и потащился в конец причалов. Здесь была телефонная будка: большой пластиковый пузырь, прикрепленный к стальному столбу. Гарри уселся на скамью на расстоянии одного прыжка. Потом полез в куртку и нажал на боковую стенку приколотой там коробочки.
— Я жду, — произнес он. — Надеюсь, черт побери, что ты меня слышишь, Чико. Надеюсь, черт возьми, что ты здесь. Ты не проспишь, Чико. Верно?
В трех кварталах оттуда Чико Гонсалес улыбался, слушая слабо жужжащий голос Гарри. Машину он поставил перед киоском, торгующим жареными цыплятами.
— Больше говорить не могу, Чико. Подходит рыбак. По крайней мере, он выглядит, как рыбак. У него удочки… но что это, черт возьми, доказывает?
— Это верно, Гарри, — сказал сам себе Чико. — Никому не доверяй.
Рыбак действительно оказался рыбаком. Он даже не заметил Гарри, проходя мимо, а затем не обращал на него внимания, занятый торжественным процессом выбора крючков, наживления приманки, установки грузила и подергивания поплавка, перед тем, как забросить снасть в темную воду.
Девять.
Дзинь…Дзинь…
Гарри схватил трубку, прежде чем телефон прозвонил снова.
— Слушаю.
В трубке — тишина, хотя Гарри мог различить тяжелое дыхание. Наконец зазвучал спокойный, дружелюбный голос:
— Чемодан у вас?
— Рядом со мной.
— Как вас зовут, мистер?
— Кэллаген.
— Просто Кэллаген?
— Гарри Фрэнсис.
— Тебе нравиться это имя: Гарри Фрэнсис Кэллаген?
— Я к нему привык.
На миг воцарилась тишина. Затем человек снова заговорил:
— У меня нет имени. Как ты думаешь, это лучше? Ты бы не хотел, чтобы у тебя не было имени?
Гарри начал потеть. Господи, — думал он, — ну давай же приступай к делу.
— Я не знаю, — сказал он твердо. — Я никогда об этом не думал.
— Кто ты? Я имею в виду, чем ты занимаешься.
— Я — полицейский.
Установилась мертвая тишина. Когда человек заговорил снова, голос стал грубым и жестким. Гарри ощутил в нем ненависть. Она была почти осязаема.
— Отлично, коп. Будь внимателен. Я не повторяю дважды. Вот как все будет. Я немного погоняю тебя по городу, чтобы убедиться, что ты один. Позвоню четыре раза. Ты не отвечаешь — я вешаю трубку и конец игре. Значит, так ей на роду написано. Девушка умрет.
— С ней все в порядке?
— Ты тупица. Ты знаешь об этом, коп? Ты тупица, свинячий ублюдок. С ней все в порядке? К какого рода тупости можно отнести этот вопрос?
Гарри отчаянно старался говорить спокойно.
— Мы не платим за трупы.
— Замолчи! Просто заткнись и слушай. Девка дышит. Она будет дышать до трех утра. Заруби это себе на носу, коп. Просто держи это в своих поросячьих мозгах. Ты будешь делать то, что я тебе скажу. Если только я заподозрю, что за тобой тащиться кто-то из твоих поганых дружков — девке конец. Ты поговоришь с кем то — девка умрет. Если ты будешь на столько нахален и наклонишься, чтобы погладить Богом проклятую собаку — девка умрет. Усек?
— Я понял.
— Это хорошо. Это очень хорошо. Теперь слушай меня. Я буду за тобой следить. Не все время, но ты не будешь знать, когда и где. Никаких автомобилей. Пешком. Бегом… ползком, но ты будешь на перекрестке улиц Скотта и Бей стрит через десять минут. Заправочная. Четыре звонка. Или забудь это дело. Понял?
— Да.
— Эй, коп… Я надеюсь, что ты не тупица.
Последовал мягкий щелчок, затем отбой. Гарри швырнул трубку, схватил чемодан и побежал.
— Угол Скотта и Бей стрит, Чико!
Он мог только молиться, чтобы Чико его услышал. Он бежал во всю прыть, вводя в транс гуляющих по бульвару. Гавань осталась позади, теперь Гарри бежал в направлении Скотт стрит. Пересекая Джефферсон стрит, он толкнул прохожего, и тот в ярости проорал, чтобы он смотрел на то, что и как он делает.
До перекрестка Скотта и Бей стрит Гарри добрался ровно за десять минут. Когда он подбегал к яркому круга света у станции техобслуживания, дыхание у него уже срывалось. Телефонная будка была в дальнем конце асфальтовой дорожки и телефон принялся трезвонить, едва Гарри к нему приблизился.
— Кэллаген! — прохрипел Гарри.
— Спортплощадка в Фестоне. В конце лагуны. Пятнадцать минут.
Щелк.
Гарри повернулся и побежал.
— Эй! Что за спешка, парень? — крикнул ему вслед служащий станции.
Гарри его не слышал. Все заглушали удары пульсирующей в висках крови. Чемодан оттягивал руку, словно в нем была тонна булыжников. Двести тысяч долларов. Он бы с радостью зашвырнул их к чертям собачьим за десять центов. Каждый мускул и нерв в правой руке взывал к отдыху. Но отдыха не предвиделось. Пот кипящим потоком сбегал со лба, жег глаза. Когда он добежал до развалившейся, размалеванной непристойностями телефонной будки у спортивной площадки Фестона, тот прозвонил три раза. Гарри схватил трубку до четвертого звонка.
— Кэллаген!
Слова срывались, как сгустки боли.
— Как себя чувствуешь, коп?
— Прекрасно.
— Ты уже при смерти, жирная свинья. А теперь продолжай бежать. Аквапарк. Восточный конец тоннеля Форт Мейсона. Двадцать минут.
Щелк.
Гарри перебросил чемодан в левую руку и побежал по Бей стрит к мрачному Форт Мейсону.
— Чико, — кричал он на бегу. — Ты… не сможешь… меня услышать… в тоннеле. Выбирайся на набережную… на Ларкин стрит.
Гарри проклинал Сида Клейнмана за то, что тот не смог дать ему аппарат двухсторонней связи. Он бежал в темноте, разговаривая с ветром. Женщина, торопившаяся миновать мрачные пустыри на Бей стрит, в ужасе шарахнулась, увидев бежавшего прямо на неё Гарри, с искаженным от боли лицом, разговаривающего сам с собой. Он перебросил чемодан обратно в правую руку. Мускулы запротестовали, и он чуть его не выронил. Гарри до боли стиснул пальцы и удержал ручку, продолжая бежать. Теперь дала о себе знать левая нога: стала открываться едва затянувшаяся рана. Он пытался облегчить нагрузку на ногу и теперь ковылял, словно инвалид. Его легкие разрывались. Убийца был прав: он себя чувствовал при смерти.
Вход в тоннель Форт Мейсона зиял перед ним. Длинный, темный, заброшенный тоннель. Пробегая под фонарем, Гарри быстро взглянул на часы. У него в запасе было десять минут.
— О, Боже!
Тело больше не могло выносить этой гонки. Перед входом в тоннель он перешел на шаг, наслаждаясь холодным ветром из Аквапарка в дальнем конце тоннеля. Ветер высушил пот на лице, но зато превратил мокрую рубашку в ледяной панцирь. Холод пробрал его до костей и Гарри застучал зубами.
— Беги, беги, подонок…беги.