Да пошли они!
С этого момента я буду собой.
Я больше не буду молчать.
Я буду говорить об этом, чтобы они слышали, а если им не понравится то, что они слышат, то это не моя проблема. Если им от этого будет неуютно, если их это разозлит, если это означает, что я должен буду драться, препираться или кричать, то я буду это делать.
Вот что значит не быть неполноценным.
Вот что значит быть живым.
Я снова хочу быть живым. Я не хочу быть мертвым, я не хочу прятаться в тени.
Я вышел сегодня из дому, потому что я не хотел никого видеть, ни Дженет, ни отца, которому теперь уже все известно. Я не хочу видеть свое отражение в их глазах, потому что я боюсь того, что я увижу там: как я буду выглядеть, на что похож настоящий я.
Я собирался закрыться в хижине у ручья, хотел, чтобы лес отделил меня от остального мира, но потом я остановился. Я развел руки в стороны, чтобы ощутить тепло солнца, его лучи, падающие на меня, пронизывающие меня, освещающие то, что так долго оставалось в темноте, и все, что мне осталось сделать, это закричать.
Я кричу так громко, что всему миру придется меня услышать.
Я кричу так долго, что даже птицы, которые поначалу улетели, вернулись и стали привыкать ко мне.
Я кричу с такой силой, что чувствую, как отступают демоны, потому что крик, исходящий от меня, велит им искать себе другую жертву, потому что я сильнее, чем они думают, и мне плевать, если меня кто-то видит, мне плевать, что они могут подумать обо мне, потому что я имею право быть здесь, я имею право на жизнь.
Я провожу рукой по шкафчикам, когда иду по коридору, меня удивляет эхо, в котором обрывки миллионов разговоров обычно заглушают любую мысль, меня удивляет та свобода, с которой я могу зигзагами ходить от одной стены к другой, с вытянутыми руками, отталкиваясь от каждого шкафчика и притоптывая ногой в такт дребезжащему звуку, глухо разносящемуся по коридору.
Есть что-то неправильное в школе в выходные дни. Вывески, пропагандирующие школьный дух, не имеют смысла, когда их некому читать; парты не имеют смысла, когда за ними некому сидеть; классы бесполезны, когда в них выключен свет и закрыты двери; коридоры похожи на сосуды, по которым не течет ни капли крови.
Я знаю, что это здание не воспринимает меня как нечто жизненно важное. Я не являюсь частью того круговорота, движения которого формируют мнения и намечают тенденции того, какой должна быть средняя школа. Я всего лишь живу в его дыхании, мне позволено бродить в толпе других учащихся до тех пор, пока я не начинаю доставлять слишком много беспокойства.
Хотя, я думаю, оно ко мне привыкнет.
Ему придется, потому что я никуда отсюда не собираюсь, и я не убираю руку от этих шкафчиков, чтобы прекратился шум, исходящий от них. Я не собираюсь оставаться в задних рядах и молчать, когда крутые парни стараются меня запугать.
Я не говорю, что это будет легко.
Я не говорю, что не найдется придурков, которые постараются остановить меня, которые попытаются вернуть меня обратно в тень, я просто говорю, что если они и найдутся, то пусть они воспримут это как серьезное предупреждение!
Мне не пришлось долго ждать, чтобы начать вести себя по-новому, потому что из-за угла в конце коридора вышел мужчина.
— Извини, сынок, ты куда направляешься?
Я замечаю, что выражение его лица не спокойное, не такое, как я ожидал, он не пытается разозлить меня, больше похоже на то, что он боится за меня, и мне кажется, что есть какое-то преимущество в том, что тебя не вполне понимают, и что, может быть, не все имеют власть надо мной, как я раньше считал.
— Я хочу посмотреть на занятия по гимнастике, — говорю я, даже не останавливаясь ни на секунду и не показывая ему, что я сомневаюсь в своем праве.
— А кто тебе разрешил? — И в его голосе больше нет командных ноток, которые были сначала, когда я был дальше от него.
— Никто… а что? Мне нужно разрешение, чтобы просто посмотреть?
Я кладу руку на дверь, готовясь открыть ее, даю ему секунду, чтобы ответить, но он только качает головой.
— Наверное, нет, — невнятно отвечает он. Проходя в дверь, я словно вступаю в новую жизнь, в которой все возможно, в которой я сам буду держать все под контролем. Шум гимнастического зала, клубы талька, взгляды людей, стоящих возле двери, — это все инструменты, которые я могу использовать, всего лишь вероятность того, что может произойти, и я могу их использовать по своему усмотрению, я могу сделать из них все, что захочу, потому что впервые на моей памяти ни в одном из присутствующих здесь нет и намека на демона.