Дерьмо. Кролик для Милы.
— У вас есть плюшевые кролики?
Продавец поднимает бровь.
— Да. Следуйте за мной, сэр.
Я иду за ним к проходу с игрушками, и он указывает мне на плюшевых животных. Собаки, медведи, тигры... Здесь, кролики. Продавец берёт у меня детский барьер, и я выбираю самого мягкого белого кролика на полке.
— Вы можете заплатить за это в отделе обслуживания клиентов, — информирует меня продавец, провожая к столу.
— Спасибо.
Положив барьер на прилавок, он с улыбкой покидает меня. Усаживаю кролика сверху и выдаю самую очаровательную улыбку пожилой женщине передо мной.
Она молча пробивает мои покупки, и только когда укладывает кролика в сумку, я замечаю её колебания.
— Что-то не так?
— Вы не могли бы... не могли бы оставить автограф для моей внучки? — робко спрашивает она. — Не хочу беспокоить, но она убьёт меня, если я не сделаю это.
Я широко улыбаюсь.
— Конечно, мэм. У вас есть ручка и что-нибудь, на чём я мог бы расписаться?
Просияв, она вручает мне ручку и бумагу.
— Её зовут Элли.
Я снова моргаю и небрежно пишу ей записку, быстро написав своё имя в конце.
— Спасибо за вашу помощь сегодня, мэм. Я ценю это.
— Не проблема! — она машет мне, когда я беру свои покупки и направляюсь к двери.
Я несу их к своему грузовику, где магическим образом появилась подозрительно-выглядящая группа девочек-подростков.
Фантастически.
Именно поэтому никогда не отправляйте охрану на отдых.
Заскрежетав зубами, я поворачиваю голову к грузовику, стараясь не раздражаться из-за того, что они прикасаются к нему.
— Извините, леди.
Хихиканье.
Хихиканье.
Я чертовски ненавижу хихиканье.
Я игнорирую их «О Боже, я действительно разговариваю с ним! О, я разговариваю!» и, открыв багажник, кладу туда барьер.
— У тебя есть ребёнок? — спрашивает одна из них.
— Нет. Это для друга.
Но закрываю багажник и ставлю пакет с кроликом Милы на пассажирское сиденье.
— Ты дашь нам несколько автографов?
Я стучу пальцами по ручке грузовика. Я очень хочу побыстрее вернуться к Софи и Миле, отдать барьер и спокойно вздохнуть. Но если бы не эти девочки, мне некому было бы раздавать автографы. Просто скучная старая подпись, которая никому, кроме кассира, не нужна.
— Конечно, — я выдавливаю улыбку и подхожу к ним.
Подписываю чек, чехлы для телефона и планшета, и даже форзац книги. Телефоны щёлкают, когда они фотографируются со мной одна за другой, а когда они все заканчивают, я с благодарностью открываю грузовик.
— Вот, — говорю я, передавая им билеты из бардачка, — это билеты на концерт, который мы устроим на пляже через несколько недель.
Они начинают ахать и визжать, и одна из них обнимает меня. Ладно. Я глажу её по спине и неуклюже запрыгиваю в грузовик, прежде чем кто-то из них захочет поцеловать меня или что-нибудь ещё.
Я включаю радио, и Леди Антебеллюм взрывает его. «Я бегу к тебе». Песня, которая всегда напоминает Софи обо мне, потому что я был рядом, когда её отцу стало хуже из-за химии. Воспоминания о дне, когда она узнала, что ему не станет лучше, ранят меня.
Образ её глаз, полных слёз, заполняют мои мысли. Я вспоминаю, как она рассказала мне о своём неверии в то, что после всех месяцев химии и облучения, его рак всё ещё распространяется. Вспоминаю, как без слов обнял её, прижал к груди и держал, пока она плакала.
Чертовски стыдно, что меня не было здесь так долго.
Я заворачиваю на подъездную дорожку её дома и снова смотрю на него. Я действительно не могу поверить, что она вернулась и у нас ребёнок.
Может быть, через несколько дней я всё осознаю и прочувствую в полной мере. Но до тех пор...
Вынимаю из багажника барьер и несу его вместе с кроликом подмышкой. Мила всё ещё оглушающе кричит. Зайдя в столовую, я вижу Софи, которая ходит кругами по комнате и успокаивающе покачивает Милу.
Я опускаю барьер и ставлю пакет на стол. Сделав шаг вперёд, забираю Милу из рук Софи и прижимаю к себе. Она кладёт голову мне на плечо и утыкается лицом в шею, продолжая всхлипывать, но уже тише.
Софи встречается со мной взглядом и благодарно улыбается.
— Эй, из-за чего весь этот шум? — тихо спрашиваю я у Милы.
— Папа. Кроля, — она шмыгает носом.
— Хочешь узнать секрет? — я поворачиваю к ней лицо, и она кивает. — У меня есть кроля.
— Кроля? — она поднимает голову.
— Не рассказывай маме, ладно? — я бросаю взгляд на Софи и достаю игрушку из пакета.
Мила улыбается, когда видит его, и, выхватив из рук, прижимает к своей груди. Она снова и снова лепечет «Кроля», радостно повизгивая.
— Хочешь немного поспать? — спрашиваю я. — Ты можешь взять кролю с собой.
Мила кивает и снова прижимается ко мне, так сильно, что мне не хочется её отпускать. Я хочу держать и обнимать её, пока она не уснёт. Но не могу, поэтому разворачиваюсь и несу её наверх. Софи следует за мной, и я проглатываю язвительный комментарий из-за того, что не знаю, как укладывать её спать.
— Одеяло, — шепчет Софи, — потом CD-плеер.
Я укладываю Милу, задвигаю шторы и включаю CD-плеер. Нажимаю «Play» и останавливаюсь, потому что она не лежит.
Нежный звук акустических нот наполняет воздух, и я узнаю их, потому что это песня Софи. Она написана для неё, с ней, а потом я спел ей. Я договорился со студией о записи, поэтому у Софи была копия.
Честно говоря, я никогда не представлял, что она будет служить колыбельной.
Я не доверяю себе, поэтому, сглотнув, закрываю дверь, чтобы не смотреть на неё и Милу.
В тот момент я жалею, что вернулся, а не остался в ЛА. Не хочу знать об этом, но не из-за Милы, а потому что не хочу желать Софи.
Именно так. Я не хочу желать её, но у меня не получается, и есть только один способ остановить это.
Я кладу детский барьер на пол и начинаю распаковывать его. Слишком грубо разрываю ленту и коробку, отбрасывая упаковку в сторону.
— Ты не должен был делать это.
— Я сделал, — я едва взглянул на неё.
Мои слова короткие и резкие, и я знаю, что ей тяжело их слышать, поэтому она не отвечает.
— Инструменты?
— В сарае, — спокойно отвечает она.
Я направляюсь в сарай её отца и беру его инструменты. Когда возвращаюсь в столовую, Софи уже ушла, и я рад этому. Мысль о том, что она могла остаться и наблюдать за мной, сводит меня с ума.
Я беру барьер и прикрепляю его к нижней ступени. Спустя двадцать минут делаю шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой.
Неплохо для парня, который обычно только бездельничает с гитарами и микрофонами.
Запихиваю всю упаковку назад в коробку и отношу наружу к мусорным бакам. Закрыв крышку, прислоняюсь на минуту к стене, просто дыша.
Дыша, потому что я не могу делать это, когда она рядом.
Я чувствую себя виноватым за то, что вёл себя дерьмово, но у меня нет причин быть милым с ней даже секунду. Вот что значит быть человеком, который всегда добр к девушке. Даже если подобное поведение оправдано виной, оно всегда пробирается внутрь, готовое разорвать вас на части.
Иронично, учитывая то, как она разорвала на части меня.
Я прокрадываюсь обратно в дом и беру её телефон.
— Что ты делаешь? — спрашивает она.
Я набираю свой номер, и когда мой телефон начинает звонить в кармане, прекращаю вызов и бросаю телефон на диван рядом с ней.
— Когда она проснётся, позвони мне. Ты привезёшь её ко мне домой сегодня.
— Я привезу, ха? — она выпрямляется.
Я киваю и смотрю вниз, пригвождая её своим взглядом к месту.
— Да, принцесса, ты привезёшь. Поэтому убедись, что у неё есть всё, что нужно. Она встретится со своей семьёй.
***
— Ты забыл, как отвечать на звонки, мудак? — кричит Тэйт, когда я захожу в дом.
— Что я теперь сделал? — смотрю на братьев и раскидываю в стороны руки.
— Это! — он пихает мне в лицо свой телефон.
Это фотография, на которой я кладу детский барьер в машину возле магазина.
— Теперь все узнают, что у тебя есть грёбаный ребёнок.
— Она не «грёбаный ребёнок», она моя дочь, поэтому начни называть её так, иначе я откручу тебе яйца. И это, — я указываю на телефон, — ничего не значит.
— Как они, чёрт возьми, провернули это? — спрашивает Кай из угла, жуя конфету.
— Кучка фанаток ждали меня возле магазина, — ворчу я, — держу пари, что одна из них сфотографировала.
— Они спросили, для кого это? — спрашивает Эйден.
— Ага, и я не идиот. Сказал, что это для друга.
Тэйт садится, очевидно, успокоившись.
— Хорошо. Нам не нужно, чтобы они в середине тура узнали, что у тебя есть ребёнок.
Мои брови взлетают вверх.
— Ты думаешь, что я буду прятать её все оставшиеся три месяца?
— Это будет не сложно, — Тэйт пожимает плечами. — Софи занималась этим достаточно долго.
— Но я не Софи! Я не буду держать её в чёртовом секрете от мира, Тэйт!
— А когда Марк узнает? — вставляет Эйден. — Тогда что? Он будет возмущён.
— За то, что произошло ещё до подписания контракта? Он может идти нахрен, — я падаю на диван. — У него права голоса не будет. Когда я захочу, чтобы мир узнал о Миле, это случится. До сих пор это не произошло только потому, что Софи попросила меня пока не делать этого.
— Снова под каблуком?
— Старший брат или нет, Тэйт, я надену на тебя намордник, мудак, — я снова впиваюсь в него взглядом. — Нет, потому что она хочет, чтобы Мила узнала меня и вас, придурки, прежде чем целый мир влезет в наши дела. И это справедливо.
Он прищуривается на меня.
— Тур закончится через три месяца. Будет не так уж трудно скрывать её.
— Тэйт, серьёзно, заткнись, — огрызается Кай. — Коннер прав. Никто из нас не дошёл до того, чтобы решать, когда и что говорить о своей дочери. И я скажу Марку, если придётся, куда ему пойти. А теперь достаньте свои старые «Плейбои» и подрочите, пока наш младший брат не выполнил свою угрозу.
Я бросаю в него подушку через всю комнату.
— Малыш, я надрал тебе задницу, когда в последний раз ты решил, что бороться – это хорошая идея.
— Он прав, — соглашается Эйден.
— Только потому, что он и Тэйт каждый день занимались в чёртовом спортзале на час больше нас.
— Эй, — добавляет Тэйт, — киски не выигрывают.
— Следует вытащить палец из задницы и начать упорно работать, большой брат, — говорю я Каю.
Он показывает мне средний палец в момент, когда мама заходит в комнату.
— Боже мой, вы четверо. Я будто опять в комнате, полной подростков. Когда вы повзрослеете? — она смотрит на всех нас с любовью и раздражением.
— Не говори глупостей, мам, — отвечает Тэйт, — трое из нас подростки. Надо быть настоящим мужчиной, чтобы сделать ребёнка, так что, очевидно, Коннер вырос.
— Тэйт, — укоризненно говорит она, прежде чем я успеваю послать его кое-куда, — достаточно. Однажды ты можешь оказаться в таком же положении, разве что не узнаешь, каково быть матерью. Ах, да, — добавляет она, широко раскрыв глаза, — я слежу за тобой, молодой человек.
— Мне двадцать пять, мам.
— Ты не слишком стар, чтобы лечь на мои колени и получить по заднице, парень.
Я, Кай и Эйден смеёмся, прежде чем угрожающий пристальный взгляд маминых синих глаз проносится по нам.
— Это касается и вас троих. Меня не волнует, какими взрослыми вы себя считаете. Вы всё ещё мои дети, — она смотрит на меня и мило улыбается. — И когда мы встретимся с моей первой внучкой?
— Позже, — отвечаю я, — Софи придёт вместе с ней.
— Прекрасно! Она останется на ужин? — её лицо сияет.
— Если ты приготовишь, то останется.
— Разве ты не должен спросить её? — спрашивает Эйден.
— Ей больше не позволено говорить «нет».
— Звучит сексуально, — смеётся Тэйт.
Мама отвешивает ему подзатыльник, и он начинает громко сыпать проклятия.
— Чёрт возьми, мам!
— Вы трое, да, вы трое, сидящие, будто ничего не произошло, послушаете меня. Мы все в обиде на Софи, но это не значит, что мы не уважаем её. Она мать вашей племянницы и моей внучки. Одно плохое слово от любого из вас, и я положу вас на свои колени. Поняли?
— Да, — бормочут они. Мои губы изгибаются.
— Я не услышала.
— Да, мам, — повторяют они с акцентом на «мам».
Она счастливо кивает и уходит на кухню, чтобы начать готовить что-то праздничное.
Я ухмыляюсь и, обведя их всех взглядом, встаю.
— Вы все под каблуком.
Я смеюсь, когда они выкрикивают оскорбления в мою спину. Я, может быть, и самый младший из нас четверых, но всё ещё самый быстрый.