Я хочу захлопнуть чёртову дверь холодильника, толкнуть её к нему и жестко поцеловать. Хочу провести руками вдоль спины, дурацких шорт и сжать её задницу, притянув к себе. Хочу чувствовать, как она тает от моих прикосновений, как хватается за мои волосы и стонет в рот.
— Так останови меня, — бросает она в ответ, её грудь быстро поднимается и опускается. Она терпит неудачу, потому что её слова выходят скорее хриплыми, чем раздражёнными, и мягкий вздох на конце слова «останови» направляется прямо вниз в мои штаны. Наряду с остальной частью моего кровоснабжения.
— Я бы так не говорил, иначе ты найдёшь их на полу в своей спальне.
Она ставит масло на столешницу и отталкивает мои руки подальше от себя.
— Пошёл ты, — жёстко шепчет она. — Пошёл ты.
Я хватаю банан для Милы и прохожу мимо Софи, оставляя её прижимающей дрожащие руки к животу. Снимаю кожуру с банана, делю его на две части и кладу на столик, а затем разворачиваюсь и направляюсь к лестнице.
— Надень какие-нибудь чёртовы брюки, — выпаливаю я, мой член болит.
Она не отвечает, и я начинаю подниматься, перешагивая по две ступени за раз. Хватаю полотенце из шкафа и закрываюсь в ванной. Мой взгляд падает прямо на аккуратные стопки одежды, сложенные рядом с раковиной.
Ярко-красные кружевные трусики сверху.
Чёрт. Она, очевидно, планировала принять душ передо мной.
Я раздеваюсь и захожу в кабинку. Включаю воду, позволяя теплу бежать по мне, а затем протягиваю руку и переключаю её на холодную. Полностью становлюсь под струю, позволяя ледяной воде струиться по мне, так как пока не могу получить большего.
Это не помогает моему стояку, однако я уверен, что не смогу стоять в душе и удовлетворять себя. Ведь благодаря ей я снова взбешён, а в состоянии гнева наверняка не смогу кончить.
Быстро помывшись с мылом, я ополаскиваюсь и выхожу. Хватаю полотенце, которое лежит рядом с её одеждой, и, отведя глаза от её нижнего белья, оборачиваю его вокруг талии.
Она стоит снаружи, широко распахнув глаза, когда я открываю дверь.
— В следующий раз клади нижнее бельё под чёртову одежду, а не сверху, — я обхожу её и захожу в комнату Сти. Затем быстро вытираюсь и одеваюсь. По крайней мере, мой стояк наконец-то успокоился.
Легче было бы просто уйти. Но тогда мне придётся возвращаться каждое утро и уходить каждый вечер, а это слишком рискованно. Всё это может заметить какой-нибудь репортёр, проследив за мной, и тогда СМИ разобьют здесь лагерь.
Спустившись вниз, я вынимаю Милу из стула и несу её в гостиную. Она прыгает на диван и почти сразу же бросается к ящику с игрушками. Отпустив её, я включаю телевизор.
А там:
«СОЛИСТ «DIRTY B.» ОТЕЦ?»
Да. Да, он чёртов отец, и это не твоё собачье дело, назойливая сучка.
Я решаю, что Марк не будет впечатлён, если я так отвечу на их «Что вы думаете?» по электронной почте. На экране показывают репортёров, а на заднем фоне — мой дом. Увеличиваю громкость, чтобы послушать.
— ...с тех пор, как вчера выходили за покупками, не был замечен ни Коннер, ни кто-либо из «Dirty B.».
О покупке продуктов теперь говорят в новостях? Им что, больше заняться нечем?
— Есть ли что-то новое вне дома в это утро, Анна? Есть ли доля правды в словах репортёров?
— К сожалению, мы не знаем. Представители «Dirty B.» не отвечают ни на звонки, ни на письма, так что можно было бы предположить, что в этом есть доля правды. Есть также повод думать, что матерью является девушка, которую он встретил ещё до того как группа прославилась, а теперь она вернулась за алиментами.
Я фыркаю. Неправда. Софи не попросила у меня ни копейки, а если вспомнить её лицо, когда я купил ребёнку барьер и песочницу, она и не намерена.
— Думаю, они пришли бы к такому выводу рано или поздно, — говорит она тихим голосом из дверного проёма.
— Это просто журналисты, — я выключаю телевизор и бросаю пульт на подушку рядом с собой. — Они живут для того, чтобы говорить о дерьме.
— Плохо! — кричит Мила, указывая на меня. — Плохо!
Я вздрагиваю, глядя то на неё, то на Софи.
Её губы изгибаются в улыбке.
— Слово, начинающееся на «д», запрещено в этом доме.
Я поднимаю брови.
— Слово на «д» запрещено?
— Да, именно поэтому ты больше не будешь его употреблять, — она берёт расчёску со столика, стоящего рядом, и проводит ей по влажным волосам. — Позже мне нужно пойти в магазин. Я возьму Милу.
— Зачем?
— Потому что будет выглядеть подозрительно, если я не сделаю этого. У меня нет здесь семьи, которая могла бы присмотреть за ней, пока я бегаю по делам.
Я провожу рукой по лицу.
— Я сбегаю в магазин за тебя.
— Нет, ты не станешь этого делать, — она грозно смотрит на меня. — Я буду готова через десять минут.
***
В доме жутко тихо без смешков или криков Милы. Даже когда Эйден тихо пробирается через заднюю дверь с моей гитарой.
— Кто-нибудь видел тебя?
— Я пробежал через лес. Полиция заблокировала его.
— Хорошо. Тэйт сказал, что ранее они преследовали его до Уолмарта, — киваю я.
— Они последовали за отцом в магазин. Чёрт возьми, это уже не смешно. Думают, что мы будем приходить к тебе каждый раз, когда выходим из дома. Ты причина беспорядков, братан, — фыркает Эйден.
— Да, кто хочет тихо провести перерыв в туре? — я забираю у него чехол от гитары. — Спасибо за это.
Он понимающе улыбается.
— Нет проблем. Когда ты собираешься признаться?
— Когда они узнают, где я, — открываю чехол.
Эйден уходит так же, как и пришёл, а это означает, что я снова остаюсь один в тишине. Поднимаю свою гитару и ставлю её на колено, наигрывая ноты. Они мягко вибрируют одна за другой, наполняя воздух сладким акустическим звуком.
Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Мои пальцы двигаются и бьют по струнам, перебирая их в произвольном порядке. Каждое моё движение свободное, его не сдерживает текст или коллеги по группе, или студия звукозаписи.
Вскоре, тем не менее, ноты сливаются воедино и обретают смысл. Они образовывают медленную мелодию, которую не нужно дополнять барабанами или гулом электрической гитары. Чистая и лёгкая музыка, и я делаю паузу, чтобы вынуть из чехла мой блокнот и карандаш.
Я делаю набросок музыкального такта и записываю ноты, которые помню. Затем переигрываю их, изменяя некоторые из них. Упираюсь ногой о барный стул, в результате чего основание гитары приподнимается, и проверяю ещё несколько нот.
Продолжаю делать это снова и снова, позволяя себе следовать за музыкой. Я постоянно останавливаюсь, чтобы записать ноты, а затем возвращаюсь к игре.
Чувство свободы от возможности писать музыку в своём собственном темпе невероятно. Мои губы дёргаются вверх, когда мелодия заканчивается, и, уронив карандаш, я начинаю всё сначала.
Мои пальцы гладят струны, наполняя воздух вибрацией за вибрацией. Печальная и притягательная мелодия отражает желание и память. Музыка всегда отражает то, что внутри. Это то, что я чувствую и как справляюсь.
Так было всегда и происходит снова — я пишу музыку для неё. Потому что не знаю иного пути.
Стучу ногой в такт и напеваю, быстро записывая слова. Играю, переносясь в другое место. То, что было простым скопом заметок, становится песней, отчаянно нуждающейся в тексте.
— Это новая?
Я поворачиваюсь, двигая рукой по струнам, и смотрю в яркие голубые глаза.
— Да.
— Она хороша, — Софи улыбается, отворачиваясь. Она появляется снова спустя несколько секунд, держа в руках пакеты.
Я кладу гитару на стол.
— Оставь их здесь.
— Спасибо, — Софи убирает прядку за ухо и возвращается на улицу.
— Где Мила? — спрашиваю, забирая вторую часть покупок.
— Наверху. Она уснула в машине, — Софи закрывает дверь и проходит мимо меня на кухню.
Я следую за ней и помогаю ей разгрузить сумки. Время от времени она показывает мне, куда нужно класть продукты, но мы не разговариваем. Я наполняю чайник и включаю его, схватив две кружки, когда она заканчивает.