Она в таком блаженном неведении о боли родителей.
Надеюсь, так и останется.
Лейла просовывает голову в дверной проём и переводит взгляд с Милы на меня.
— Что?
— Я ухожу, — зло произносит она.
— Великолепно. Зачем мне это знать?
— Затем, — тихо шипит она, чтобы не побеспокоить Милу. — Я ухожу, чтобы исправить твои косяки. Вот зачем.
Она разворачивается и исчезает, прежде чем успеваю сказать хоть слово. Я откидываю голову обратно на диван, глядя в потолок. Чёрт, от плохого к худшему.
Я должен был послушать Софи. Должен был позволить ей просто проигнорировать меня.
Должен был, хотел бы, мог бы.
Поднимаюсь наверх в свою комнату, беру блокнот с карандашом и возвращаюсь в гостиную. Мила настолько погружена в своё занятие, что даже не заметила мой уход. Кладу блокнот на колено и нажимаю на кончик карандаша.
— Пишешь песню? — тихо спрашивает Кай, садясь возле меня.
Я киваю и, касаясь карандашом бумаги, позволяю словам излиться.
***
На следующее утро, я выползаю из комнаты, пока Мила продолжает спать. Спускаюсь, обходя скрипучие ступени, и иду на кухню. Моя гитара прислонена к задней двери, я поднимаю её и кладу на стол. Открываю чехол и беру два блокнота: один из чехла, а второй, в котором писал вчера.
Ранним утром прохладный ветер обдувает мою голую спину, пока я сижу на ступеньках крыльца, гитара лежит на коленях. Я перелистываю блокноты, пока не нахожу нужные записи, и пытаюсь связать ноты с текстом.
Я играю и напеваю каждые пару строк, чтобы убедиться, что всё правильно. Я уверен в том, что делаю, но в любом случае повторяю снова и снова. Повторяю до тех пор, пока мелодия не застревает в моей голове, и я не обретаю уверенность, что ненавижу каждое слово, написанное прошлой ночью.
— Всё в порядке, сынок? — папа просовывает голову в дверной проём, когда я заканчиваю играть.
Поднимаю на него взгляд.
— Да. Просто… запутался.
— Мила проснулась, — произносит он. — Не спеши. Твоя мама приготовила ей завтрак.
— Ты должен был позвать меня раньше, — закрываю блокнот и встаю. — Я бы сам сделал.
— Ты успокаивался. У меня не было намерения прерывать тебя, — мама прерывает нас суровым взглядом. — После вчерашнего тебе точно это необходимо.
Я не обращаю внимания на раздражение в её голосе и прохожу мимо неё в дом.
— Во сколько она заберёт Милу?
— В час, — отвечает мама. — Лейла написала мне.
— Ладно, — целую Милу в голову и кладу несколько тостов в тостер. — Она в порядке?
— Лейла? В полном.
— Ты знаешь, что я имел в виду Софи.
— Что ты подразумеваешь под «в порядке»? — спрашивает она, подняв брови. — Ты в порядке сейчас?
Приму это как нет.
Пока мой тост поджаривается, я смазываю арахисовым маслом каждый ломтик. Я откусываю от одного и облокачиваюсь о столешницу, наслаждаясь хрустом. Меня окружает напряжённая и неловкая тишина.
Тэйт заходит через переднюю дверь, выглядя так, будто не ночевал дома.
— Тэйт Бёрк! — кричит мама. — Где ты был?
— Отстань, мам, — он направляется сразу наверх. Надеюсь, в душ.
Эйден фыркает, проходя на кухню.
— Эй, бро, у них скоро будет ещё один из братьев Бёрк, о котором можно будет писать домыслы. Он может даже скинуть тебя с первой страницы, когда его последняя пассия продаст свою грязную историю, — он хлопает меня по плечу.
Я ухмыляюсь. Да. Та история о групповушке была неловкой, мягко говоря. Всё-таки, Тэйт был не виноват, что одна из девушек, будучи проституткой, продала звёздную историю в газету. Не думаю, что в следующие три месяца родители бросили на него хоть один взгляд. Чёрт, да они не разговаривали с ним полгода.
— Лучше бы этого не произошло, — ворчит мама.
— Диана, дорогая, почему бы тебе не принять душ? — папа выводит её из кухни.
Она опять ворчит, но делает, как он сказал. Папа ждёт, пока она не окажется вне пределов слышимости, и садится за стол, опираясь о него.
— Слава Богу, — произносит он, вздыхая. — Я имел дело с этим всю ночь, так что вам, мальчики, лучше поработать над своим поведением. Я понимаю, что слишком поздно говорить об этом Коннеру и Тэйту, но, Эйден, дорогой мой, веди себя, сынок, как идеал для своего папы.
— Дорогой отец, готов поставить на это левую половину задницы, — Эйден выхватывает у меня другой тост и уворачивается, когда я собираюсь ударить его.
— Задница! — весело кричит Мила.
— Что? Нет, — я наклоняюсь перед её стульчиком. — Плохое. Плохое слово.
— Задница, — хихикает она, прикрыв лицо ладошками.
Я стреляю взглядом в Эйдена.
— Спасибо.
— Извини, братан, — он на самом деле выглядит виноватым.
Вытираю лоб и поднимаю её со стульчика. Пора готовиться.
***
— Что думаешь? Отстой, да?
Мила хватается за пальцы ног и раскачивается.
— Приму это как «да», — вздыхаю и беру карандаш, чтобы изменить несколько слов. — Ладно, господин автор, как насчёт… — я наигрываю последние поправки перед припевом и начинаю читать с листа. — Время пройдёт, и чувства изменятся, но ты не знаешь, всё те же ли мы, я всё ещё хочу тебя как раньше, я всё ещё хочу тебя, как ты хочешь меня... Да?
Мила хлопает в ладоши.
— Да, папочка!
— У тебя явно мамины способности для написания песен, а не мои, — я проверяю следующий абзац. — Ладно, следующие строки, — снова начинаю играть. — Я отрицаю это, потому что больно, я борюсь с этим, потому это чувство сжигает, но я хочу всё, что ты можешь дать... Как-то так?
Я смотрю наверх, Софи стоит в паре шагов позади Милы. Её волосы собраны на макушке, тёмные тени залегли под глазами, губы потрескались.
Мила снова хлопает в ладошки в знак согласия, и я киваю.
— Хорошая работа, детка, — ставлю галочку рядом со строчками. — Смотри, кто пришёл.
Она поворачивает свою маленькую головку и падает навзничь. Смеётся, встаёт и, подбежав к Софи, обнимает её за ноги.
— Привет, малышка! — Софи наклоняется и поднимает её на руки. — Тебе было весело с папой?
Мила кивает.
— Пой! Папа, пой! — она смотрит на меня с большой улыбкой.
— Да, папа пел, — ставлю гитару и встаю. — Я принесу её вещи, — говорю Софи.
Она кивает и относит Милу на крыльцо. Лейла толкает меня в спину, и я, спотыкаясь, выхожу из кухни. Сыпля на неё проклятия, начинаю подниматься наверх, пока она наступает мне на пятки.
Она захлопывает дверь в спальню.
— О чём ты думал, так разговаривая с ней вчера?
— Я, очевидно, не думал, — начинаю собирать вещи Милы в её сумку.
— Да, серьёзно, Шерлок. Она плакала на моём плече, Кон, — Лейла хватает меня за руку и заставляет посмотреть на неё. — Всю ночь. Всю чёртову ночь.
Я выдёргиваю свою руку, моё сердце сжимается.
— Чего ты от меня хочешь, Лей? Я уже знаю, что она не примет извинений. Она не хочет разговаривать со мной. Хочешь, чтобы я послал ей цветы и чёртового мишку, держащего воздушный шар с надписью «Прости»?
— Я не знаю, но тебе стоит придумать что-нибудь.
— Я делаю то, что она хочет. Веду себя как отец, и держусь подальше от неё, — открываю дверь. — Уважаю её желания.
— Невозможно, — она качает головой и отступает в свою комнату. — Ты невозможный.
Она закрывает дверь, выгнав меня, и я минуту смотрю на неё. Что это значит?
Спустившись вниз, протягиваю Софи упакованную сумку Милы.
— Спасибо, — тихо произносит она, пристёгивая Милу в коляске. — Я приведу её завтра. Если ты хочешь.
— Да. Я могу прийти и забрать её.
— Нет. Я приведу её, — она наклоняется вперёд. — Готова, Мила?
Дочка кивает. Я наклоняюсь и целую её в лобик, потом в щёчки, в носик, и в завершении в маленький ротик. Она смеётся и крепко обнимает меня за шею.
— Пока, пап. Пока, пока, пока, — она машет мне пухлым кулачком.