Остманы же вполне удовлетворили свою кровную месть. Мало того, раз им официально засчитали больше убитых врагов, чем противнику, то они вышли победителями, причем почти что абсолютными, ибо отделались лишь мизерной вирой. Ведь у скандинавов считалось особой доблестью не просто убить человека, но еще и не заплатить за смерть. А за бойню, устроенную прямо на тинге, цена вышла небольшой.
Переговорщики тут же пересчитали монетарное серебро, и стороны расстались весьма довольные, хотя и без малейшей приязни. На прощание Халль изыскано пожелал остманам, чтобы их плаванье было плохим и недолгим. Те не остались в долгу, спрогнозировав грёнлендингам неудачную охоту и плохую траву, а персонально Арнальдру предсказали, что у него выпадет вся борода. Впрочем, пожелание было высказано чисто для проформы, ибо епископ, соблюдавший каноны недавних соборов, бороду и не носил.
Несмотря на примирение, норвежцам не стоило радоваться. Они объявлялись вне закона, гренландцам запрещалось продавать им продукты, а при случае их можно было безнаказанно убить. Таким образом, перед купцами встала задача раздобыть пропитание для длительного плаванья. Да и не факт, что погода позволит им скоро выйти в море. Вполне возможно, что еще придется долго ждать на берегу, а значит, провизии нужно запасти как можно больше.
Еще до рассвета норвежцы снарядили торговую экспедицию за провиантом, отправившуюся пешком к ближайшей ферме. Однако, на поход на рынок она походила мало. В отряде купцов насчитывалось три десятка бойцов, все до единого с топорами и копьями! Некоторые в кожаных куртках, несколько человек в назальных шлемах и войлочных доспехах, а двое даже в кольчугах. Кое-кто и со щитом. Кольбейн свою броню даже на суд не брал, а тут вдруг надел. Ну понятно.
Спал я беспокойно, и, услышав тяжелые шаги, проснулся сразу. Торговцы шли, сгибаясь под тяжестью добычи, и выглядели весьма довольными. Увидев, что идут свои, итальянец, стойко несший вахту, пока я отдыхал, тут же упал без сил и мгновенно заснул. Меня же заинтересовало, откуда взялись все эти припасы. Вряд ли гренландцы расстался бы с такими сокровищами по-доброму. И главное, как остманы все это объяснят? Ведь хотя по скандинавским обычаям отнимать добро грабежом - это, безусловно, доблесть, но не сразу же после примирения. А воровать тайком - очень подло, это удел трусов. Единственное, что не возбраняется, это подобрать ничейную вещь без хозяина. Впрочем, когда именно так поступили гренландцы с кораблем норвежцев, тем это почему-то не понравилось.
Окликнув Кетиля, тащившего, как и все, немаленький мешок, я как можно более невозмутимо поинтересовался:
- Неужто кто-то встретил вас приветливо и согласился продать припасы?
- Не нашлось там приветствующих, усадьба оказалась заброшена, - также невозмутимо ответил кормчий. - Там жил... эээ... Торарин. Да, Торарин, тот самый, павший на тингвом поле. Нет, обитателей больше не было. Торарин был настолько беден, что не имел слуг.
Меня уже не на шутку распирало любопытство, как же он отвертится, и я невинно переспросил:
- Если он жил один и так бедно, то где же вы взяли столько добра?
Ивар Кольбейнсон в запачканной кровью стеганке хмыкнул, и я, памятуя его боевые навыки, предпочел больше не развивать тему, но тут встрял Кольбейн, севший на своего любимого конька. Скинув свою ношу, он радостно выпалил:
- Случилось так, что Кетиль нашел пещеру.
- Вот как, - с трудом сохраняя серьезное выражение лица, переспросил я, - расскажи-ка.
- Так. Сначала он вдруг прилег поспать под кустом...
Ага, прямо во время боевого похода лег и уснул, а вся его рать стояла вокруг и смотрела, как он дрыхнет. Весьма правдоподобно! Но на норвежца уже нашло вдохновение, и он самозабвенно продолжал плести прядь своей истории:
- А когда проснулся, рассказал нам сон, будто под этим кустом скрыт вход в подземелье. И правда, там оказалась огромнейшая пещера, и в этом подземелье прятались несметные сокровища: Шестьдесят туш животных, тысяча фунтов масла и еще много сушеной рыбы.
Ага, таких замороженных туш, что кровь с них до сих пор капает. Да уж, история про пещеру Кетиля и тридцать викингов ничуть не хуже сказки про пещеру Ходжа-Бабы. В другое время она бы меня немало повеселила, да и сейчас изрядно подняла настроение.
Но Время меня побери, как же не помочь такому замечательному рассказчику, дав маленький совет на будущее. Все равно я хотел перевернуть весь мир, кардинально изменив будущее. Что там судьба какого-то купца и нескольких его людей. В грядущих норвежских междоусобицах их погибнут тысячи.
Как только Снеррир закончил повествование, я сразу взял быка за рога, постаравшись донести до норвежца тонкости логического мышления:
- Кольбейн, друг мой, ты ведь скоро отправишься в Норвегию, и там наверняка добьешься аудиенции у короля?
Горделиво подбоченившись, остаман довольно кивнул:
- Конечно, не такой я человек, чтобы конунг отказался меня слушать.
- Но может быть, гренландский епископ тоже отправит к нему весточку и будет обвинять тебя в прегрешениях. Не знаю, как у вас в Норвегии, но если бы у себя дома я поссорился с бискупом и не желал отправиться в изгнание, то поспешил бы к королю с дарами, покаялся в содеянном, и объяснил, почему не мог поступить иначе.
Мысль о том, что король может иметь иные источники информации, чем его рассказ, самоуверенному Кольбейну, похоже, в голову доселе не приходила. Однако, обдумав её, он быстро пришел к правильному выводу:
- Верно, Арнальдр захочет выставить нашу доблесть в самом неприглядном свете, постарается очернить наши добрые поступки, и обелить свои преступления. И Харальд скорее поверит священникам, чем купцам. Тогда стоит продумать, как нам лучше рассказать, чтобы отстоять свое достоинство.
Приятно, что я сумел сподобить нашего Мюнхгаузена все-таки взяться за ум. Но Ивар, по-видимому, не доверял внезапному озарению отца, вдруг ставшему рассудительным. Паренек положил ему руку на плечо, посмотрел в глаза тяжелым взглядом и твердо сказал: