Благодаря снадобьям, сей синклитик на протяжении многих лет был здоров и деятелен. Базилевс Василий Македонянин, обладая атлетическим телосложением и изрядным здоровьем, вместе с тем, по совету Агеласта, принимал снадобья Козьмы-травника и с удивлением заметил их благотворное влияние. Агеласту он простил давнопрошедшие грехи и алчность, непозволительную для стратига фемы. Со временем Агеласт, уже пребывая в должности синклитика и уяснив для себя благородные помыслы отнюдь не багрянородного августа, взлетевшего на трон из крестьянской среды, стал выступать за снижение налогового бремени и милосердие к рабам.
Именно Агеласт предложил отпускать рабов на волю после смерти их хозяина при отсутствии завещания или при отсутствии имени раба в завещании. Козьма узнал об этом из уст спесивого патрона. Синклитик, вальяжно развалившийся на ложе, криво усмехнулся и добавил: «Ты был, есть и будешь рабом до моей смерти. Посмеешь бежать или отравить меня — и тебя казнят».
Базилевс благоволил Агеласту, а Козьму он повелел именовать «травником Базилевса Василия». Пергамент Базилевса и изрядное вознаграждение вызвали зависть в монастырской среде — и осложнили положение Козьмы. По велению Агеласта надзор за травником усилился. Более того, по приглашению игумена в монастырь Святого Космы от Климента Охридского из Булгарии прибыл брат Пётр как сведущий в словенском письме. Игумен подозревал, что своенравный Козьма излагает на пергаменте богохульные мысли. К удивлению игумена, брат Пётр, прочитавший листы, исписанные целителем, но ещё не сшитые в книгу, пришел в восторг не только от книги, написанной старым словенским письмом, но и от общения с братом Козьмой. Травнику он подарил лист пергамента с образцом письма, включавшего новые буквицы. А игумену заявил, что книга Козьмы — опричь врачевания, о травах токмо. И Богу угодна! Увы, брат Пётр не развеял подозрения игумена. Их беседа завершилась скандальным изгнанием брата Петра из пределов монастыря, ибо брат Пётр как приверженец арианства не сошёлся во взглядах с игуменом на природу Христа. Игумен пребольно стукнул посохом по голове брата Петра и кричал вослед убегающему монаху: «Все болгары и русы варвары и еретики!»
Своих успехов при дворе Базилевса Агеласт достигал благодаря угодливому поведению по отношению к всемогущему августу и восприятию придворной жизни как очередного поля битвы. Не пренебрегая личными интересами, сей синклитик находился постоянно в состоянии подозрительности к своему окружению. При каждой встрече с игуменом монастыря, Агеласт не забывал напомнить тому о строгом надзоре за лекарем Базилевса и неусыпном контроле со стороны монахов, коим вменялась служба сопровождать лекаря. С одной стороны, Агеласт сам же способствовал широкой известности Козьмы как травника и акушера, а с другой стороны, временами он вынужден был, сладко улыбаясь, выслушивать хвалебные отзывы о лекаре Козьме от других властных патронов митрополии. Наверное, он сожалел о вынужденном послаблении надзора за Козьмой, но уже не мог изменить что-либо в устоявшемся ходе событий и препятствовать хождениям лекаря во дворцы и знатные кварталы.
Ныне Агеласт заметно сдал и слёг, а Козьма вынужден был навещать вечно ворчащего патрона, если не каждый день, то через день.
Сбор трав, не столь уж частый, был отдыхом от строгого режима в монастыре и пребывания в городе. Константинополь как город, как средоточие всех мыслимых телесных болезней и извращений человеческого разума и духа Ведислав ненавидел. Его никоим образом не потрясло великолепие службы в Великом Храме, где он побывал вместе с Агеластом по высочайшему повелению Базилевса. Город, по мнению лекаря, был порождён отнюдь не христианскими помыслами Константина, а войнами, и ныне город был источником, питавшим войны, которые ромеи неустанно вели на своих границах. А в самой митрополии непрерывно шла бескровная, а иногда и кровавая война всех против всех, нищих против богатых, жителей окрестных селений против горожан, патронов мегаполиса со знатью из провинций, и каждый норовил перегрызть глотку другому.
От целителя, часто посещавшего своих пациентов, — среди которых, помимо его патрона, были и иные синклитики, вершившие правосудие, городской эпарх, эпопты и диикиты, взимающие налоги, и прочие носители римского достоинства, иначе говоря, власть имущие персоны, — не могло укрыться истинное положение дел: все они, не таясь, лихоимствовали, брали взятки, приношения и компенсировали в свою пользу любые послабления налогового бремени. Размышляя о ромеях как мастерах обмана, интриг и воровства, целитель изумлялся их недальновидности и пришел к выводу, что многие ромеи преуспевают в стремлении пожертвовать всем, даже своим будущим, ради желания ухватить и присвоить то, что рядом.
Но на поверхности волн этой ненависти к городу тонкой плёнкой плавала его любовь к книгам и манускриптам на папирусе или пергаменте, в изобилии имеющихся в Константинополе. Наряду с пустопорожними измышлениями богословов, которые, по мнению Ведислава, совершенно не стоили изведённых на них пергамента, книжные ряды у Царского портика были хранилищем редких и достойных его внимания книг…
Травник взглянул ещё раз на разомлевшего от вина стража. Феодул-бедолага стал жертвой алчности и потерял свое здоровье на армейской службе у стратига, прибиравшего в свое владение земли булгар, а затем стал жертвой непомерных налогов и взяток и потерял свой виноградник, когда продал его за символическую сумму, а ныне он — жертва послушаний игумена и христианских идей о спасении души. Жертвенность, изобретенная при христианстве, воистину, чудовищна и изощренна!
Великое построение христианского мира убогими людьми с их лицемерным милосердием и мечтой о царстве божьем было обречено. В этом Козьма был убеждён.
Каждое лето ладьи гостей из словенских земель приходили в Константинополь. Бывший волхв исхитрился несколько раз тайком от своих братьев, надзирающих за ним, передать им письма для Умилы, своей жены, с оплатой доставки в Изборский край, Вревку-селище. Ни одной весточки из дома он так и не получил. Одно время он обдумывал свой побег на этих ладьях, но жёсткий надзор со стороны игумена и монастырской братии был крепче тюремных стен, а досмотр ладей казался лекарю неодолимой преградой на пути к свободе. Патрон когда-то пригрозил ему лютой смертью в случае повторной попытки бегства, поэтому лекарь выжидал удобного случая, закаявшись предпринимать побег без верного расчёта. Имелась ещё одна веская и весомая причина, из-за которой он откладывал своё бегство: его книга, его многолетний труд о травах и способах исцеления. Год проходил за годом; Козьма, овладевший греческим языком, лечил базилевса, патрона, больных в больнице при монастыре и в кварталах митрополии, читал труды древних греков и александрийских врачей при свете плошки, едва освещавшей мрачную келью, вёл свои записи на дорогом пергаменте, скрывая самые сокровенные страницы книги в тайнике, и тешил себя воспоминаниями о родном Вревке-селище и жене-красавице Умиле.
В отличие от Феодула, он не питал пиетета к своему монастырю и не был настроен на жертвенность ради христианского царства, ибо сие царство, основанное на обмане и лицемерии, несло людям горе, страдание и вело прямиком в ад, создаваемый на земле.
P.S. Много позже Козьма поведал Алесю о тайных вскрытиях трупов и том, что никто из братьев не знал и даже не догадывался о деяниях целителя, совершаемых им время от времени. Невежественные ромеи, поощряя травничество, преследовали и казнили резателей. Пожалуй, продуманность действий спасала Козьму от разоблачения, которое привело бы его к быстрому исходу из мира живых.
За день целитель собрал большой объём трав, и теперь мешки, наполненные семенами мелансиона или чёрного тмина, — в тексте его книги названного 'чернушкой', - предназначенных для выжимки масла как лекарства от всех болезней, а также душицей, фенхелем, чабрецом, фенугрековой травой, которую он в своей книге именовал пажитником по-словенски, семенами кориандра и листьями кинзы, болтались спереди и сзади Феодула, ехавшего верхом. Целитель нёс два самых ценных мешка с сочными листьями столетника. Его страж, сомлевший от выпитого вина, не мешал размышлениям травника. Они возвращались в монастырь знакомым путем и уже прошли-проехали половину пути и огибали знакомую рощу, в которой обычно отдыхали и пили винцо, когда началась гроза.