– Господь наказал меня за грехи мои, – заговорил боярин после долгой паузы, не спуская глаз с Горяина. – Грешил я много, когда молодой был. Да и в зрелые года свои тоже нагрешить успел. Теперь, ежели помру, то род мой пресечется, ибо в потомстве у меня остались одни дочери, которые со временем все едино по чужим семьям разъедутся. – Больной вздохнул поглубже, чтобы придать большую силу своему голосу. – На тебя вся моя надежда, Горяин. Ибо ты – мой сын. С матерью твоей я поступил некрасиво двадцать лет тому назад, силой затащил ее в постель. За это я готов ныне повиниться и перед ней, и перед тобой, сынок. Рассказывала ли тебе обо мне твоя мать?
– Нет, не рассказывала. – Горяин отрицательно помотал головой. – Я лишь недавно узнал, что… Что мой отец – боярин.
– Это похоже на твою мать, – проговорил Самовлад Гордеевич. – Она гордая и независимая! Здорова ли она?
– Здорова, – ответил Горяин, неприметно оглядывая обширный покой с высоким потолком и бревенчатыми стенами.
– Есть ли у тебя еще братья? – вновь спросил Самовлад Гордеевич.
– Нет, токмо сестра Ольга, – сказал Горяин.
– Почто мать твоя сюда не приехала?
Горяин молча пожал плечами, хотя прекрасно знал истинную причину нежелания своей матери ехать в Дорогобуж.
– Согласишься ли ты признать меня своим отцом? – после недолгого молчания спросил Самовлад Гордеевич. – Для меня сие очень важно, сынок.
– Твое отцовство я готов признать, боярин, – промолвил Горяин, – но жить в твоем тереме не хочу. Я погощу у тебя несколько дней и вернусь обратно к сестре и матери, в село Кузищино. Там мой дом.
– Ты можешь и мать с сестрой в мой терем пригласить, места здесь всем хватит, – сказал Самовлад Гордеевич. – Им ни в чем тут отказа не будет. Слово даю, сынок.
– Матушка не поедет сюда, а значит, и Ольга тоже не поедет, – возразил Горяин. – И уговаривать их бесполезно, боярин. Тиун твой уже пытался это делать.
Беседа отца с сыном, впервые увидевшим друг друга, получилась недолгой. Как ни удерживал Архип лекаря за дверью опочивальни, тот все равно прорвался к раненому, беспокоясь за его самочувствие.
– Понять этого толстяка можно, – молвил Горяину Архип, шагая с ним по теремным переходам в трапезную. – Ему за лечение боярина звонкой серебряной монетой платят, вот он и старается изо всех сил. А как помрет Самовлад Гордеевич, так лекаря этого в шею вытолкают из терема. Уж я-то знаю! – Архип усмехнулся было, но поймав на себе холодный взгляд Горяина, поспешно проговорил: – Токмо ты не подумай, дружок, что я желаю смерти отцу твоему. Я многим Самовладу Гордеевичу обязан! Служу ему уже который год. Бывало, делил с ним и радости и горести. Потому и тебя прошу, младень, не бросай его, пропадет он без тебя!
В трапезной за ужином собрались все дочери Самовлада Гордеевича: три законные от его покойной жены и две, рожденные наложницами.
Боярышни так и впились глазами в своего нежданно обретенного брата, о котором они тоже узнали недавно, еще перед отъездом Архипа в Кузищино. Девушки полагали увидеть эдакого деревенского увальня, курносого и с веснушками, в грубой полотняной рубахе и онучах. А перед ними предстал статный стройный молодец, кудрявый, голубоглазый, с правильными чертами лица, одетый в синие суконные порты и белую льняную рубаху с красным оплечьем. На ногах у него были добротные яловые сапоги. Рубаха была подпоясана узорным пояском, на котором висел нож в ножнах.
– Здравствуйте, красавицы! – с приветливой улыбкой обратился к боярским дочерям Архип. – А это – ваш брат. Зовут его Горяин. Отныне он – единственный наследник вашего батюшки.
Девушки, сидевшие в ряд на длинной скамье у стены, встали все разом, когда тиун подвел к ним Горяина.
– Знакомься, Горяша, – с добродушной бесцеремонностью промолвил Архип, указав на самую старшую из боярских дочерей. – Это Анфиса. Норов у нее крутенький, поэтому палец ей в рот не клади!
Перед Горяином стояла крупная девица с широкими бедрами и плечами, на ней было длинное белое платье, расшитое красными, голубыми и сиреневыми цветами. Пышной груди девицы было явно тесновато под облегающей тканью платья. Ее густые золотистые волосы были заплетены в две косы, переброшенные на грудь. Под цвет волос у Анфисы были и ее слегка закругленные брови. Сочные алые уста девушки были капризно поджаты; у нее был чуть выступающий вперед упрямый подбородок, довольно широкий нос и большие серые очи с заметным изъяном: у Анфисы была явная косоглазость.
– Здравствуй, братец! – негромко обронила Анфиса с кокетливой улыбкой.