Дракон инстинктивно пригнув голову, бросил опасливый взгляд на растрепанного Магистра и, узрев довольную улыбку на побелевшем лице, неодобрительно покачал головой. Потом до дракона дошло, что среди разрухи чего-то не хватает. Сперва он не мог понять в чем дело, но потом посмотрел, туда, где менее пяти минут назад бесновался племянник Мага. Шумно сглотнув, Моргрейн со второй попытки встал на ноги, с третьей поднял шатающегося Мага. Дотащив того до кровати и сгрузив на усыпанное пеплом покрывало попытался поймать взгляд Ювентания. В темно-изумрудных глазах плескалась какая-то странная торжественная радость и полная дезориентация.
Крепко встряхнув Мага и добившись хоть какой-то осмысленности во взгляде, Моргрейн медленно произнес:
— Таний, это было не то, о чем ты подумал.
Маг нахмурился, пытаясь собраться с мыслями, но те никак не хотели становится в строй и бешенными вихрями носились в гудящей голове. Наконец что-то попалось в сети осознания и Ювентаний, растянув губы в искренней улыбке, так редко гостившей на его лице, протянул:
— Это было становление Магистра Мрака.
— Нет, Таний! — Моргрейну пришлось снова как следует встряхнуть потерявшегося в пространстве Мага и громко позвать того по имени, — Ювентаний! Это была смерть, понимаешь?
— Жизнь. Жизнь в новом статусе. — Упрямо твердил Маг.
Моргрейн вздохнул и, приблизив глаза к лицу Тания, поймал его мечущийся взгляд. Змеиный взор остановил метания и ощутимо охладил. Медленно, раздельно, четко проговаривая каждое слово, дракон произнес:
— Это была смерть Магистра Света. Твоего племянника больше нет. — И крепко сжав в ладонях голову Мага повернул её в сторону неподвижного тела на которым больше не было разозленной души. — Ну же, смотри. Я знаю, что ты сейчас можешь видеть по ту сторону порога.
Ювентаний видел. Он много раз видел эту утягивающую пустоту над телами павших. Много раз отправлял туда души зарвавшихся врагов. Но он никогда не предполагал, что сможет увидеть ту же картину над телом своего племянника. Это было невозможно. Этого просто не могло быть. И что с того, что дракон твердит обратное? Он просто не знает его племянников. Этот дракон ничего не знает…. Даже не предполагает как он смешон в своем незнании….
…Первый осенний ветер ворвался в разоренный шатер, спугнул нетающие снежинки, бережно подхватил увещевающие слова дракона, искрений, наполненный пугающей радостью смех Магистра и покинул ставшую неинтересной клетку. По пути к дальним горам он растерял пепел, рассеял слова и только смех беловолосого Мага еще долго пугал притихших стражников и военных имперского лагеря….
Три тысячи триста восемнадцатый год от Великого Разделения. Первый день осени.
….Говорят, что жрать на ночь вредно. Но судя по тому, как смотрел на меня дракон — ему об этом не сообщили….
Я больше не визжала, только судорожно хватала пересохшими губами сырой воздух подземелий. Нужно было бы зажмуриться и не смотреть в голодные глаза твари, но, увы, этого я себе позволить не могла. Когда-то безумно давно Таний рассказывал, что умирающий дракон в своем взгляде хранит всю память мира, все знания и секреты волшебства…. Вот уж не знаю какого дракона, как и где дядюшка уморил, но ему явно достался один из самых пресвященных экземпляров. Мне же такого счастья не подвалило. То, что сейчас смотрело на меня сквозь зеркало змеиного зрачка, куда больше напоминало ту безумную в своей хаотичной ярости силу, послужившую начинкой старичку Марферну. Ни малейшего намека на осознание, одно лишь чувство. Голод. Абсолютный в своем воплощении.
Я бы рискнула предположить, что сознательная часть разума древнего существа скончалась на почве хронического недоедания, но в тот момент мне было как-то не до столь сформулированных мыслей. Мне было страшно. До дрожи в немеющих мышцах, до тошноты и искреннего желания зарыдать. Первые мгновенья, когда жажда жизни еще цеплялась за неверие в происходящие и судорожно пинало инстинкт самозащиты. А потом… потом все кончилось. Просто под прицелом взгляда исполненного самого настоящего и убивающего в одной только своей искренности желания пожрать, вся эта бессмысленная эмоциональная суета предпочла самостоятельно тихо скончаться, освободив место равнодушию.
Это невероятное ощущение безграничной свободы действий, когда все рамки снесены, забыты и утратили смысл как понятие, пронзило заторможенное тело насквозь, впиталось в кровь и расцвело улыбкой на губах. Когда терять больше нечего, нет смысла тратиться на защиту несуществующих уже предметов, и значит, можно творить что угодно.