Действительно, у авентурейро, которые с таким рвением защищали дона Антонио и его семью, не было оснований рисковать жизнью ради какого-то язычника: у них не было с ним ровно ничего общего.
Дон Антонио де Марис был в затруднении. Он колебался между дружбой к индейцу и своей безмерной щепетильностью по отношению к подчиненным и не знал, что ответить дочери. Он старался утешить ее, а сам страдал от того, что не может сию же минуту исполнить ее желание.
Стоя в стороне, Алваро видел мучительную борьбу, происходившую в душе фидалго. Вокруг него были верные и преданные ему люди, готовые повиноваться каждому его слову. И он принял решение.
Хоть он уже любил Изабел, сердце его разрывалось от боли при виде страданий той, чей образ реял в его первых мечтах, той, к кому его влекло такое возвышенное, чистое, благоговейное чувство.
В этой девушке было что-то удивительное: все страсти, которые она возбуждала, подпадали под обаяние ее чистоты и мало-помалу сами становились чище, возвышеннее, превращались в бескорыстное поклонение.
Даже безудержная чувственная любовь Лоредано, когда он увидел ее спящую, на миг отступила, и он заколебался, не решаясь осквернить ее святую невинность.
Перекинувшись несколькими словами с авентурейро, Алваро направился к дону Антонио и Сесилии.
— Утешьтесь, дона Сесилия, и ждите! — сказал он.
Девушка посмотрела на него полными благодарности голубыми глазами: слова его вселяли в нее надежду.
— Что вы собираетесь предпринять? — спросил дон Антонио.
— Вырвать Пери из рук врагов!
— Как, вы! — воскликнула Сесилия.
— Да, дона Сесилия, — ответил кавальейро. — Этих преданных людей растрогало ваше горе, и они хотят избавить вас от печали.
Алваро приписал этот порыв великодушия своим товарищам, тогда как в действительности те всего-навсего согласились исполнить его просьбу.
Что же касается дона Антонио, то, услыхав слова кавальейро, он в глубине души был доволен. Коль скоро люди его сами взялись за исполнение столь опасного предприятия, он мог уже больше не терзаться тем, что заставляет их рисковать жизнью.
— Позвольте мне взять с собою часть наших солдат. Мне хватит четверых или пятерых, — попросил Алваро. — Все остальные пусть остаются с вами и защищаются от индейцев.
— Нет, — ответил дон Антонио, — берите всех, раз они сами вызвались совершить этот благородный поступок, просить о котором у меня не хватало духа. Хоть я и стар, но сумею сам отстоять мой дом.
— Простите меня, сеньор Антонио, — ответил Алваро, — но это неблагоразумно, и я не могу с этим согласиться. Вспомните, что под боком у вас бунтовщики, для которых нет ничего святого; они только и ждут удобной минуты, чтобы погубить вас.
— Вы знаете, как я дорожу сокровищем, которое вручил мне господь. Неужели вы думаете, что я могу во имя чего бы то ни было подвергать мою дочь новой опасности? Верьте мне, дон Антонио де Марис один сумеет защитить свою семью, пока вы будете спасать нашего верного, дорогого друга.
— Вы слишком полагаетесь на свои возможности!
— Я полагаюсь на бога и па силу, которой он наделил мою руку. Это великая сила, и, когда настанет время, она как гром небесный поразит всех наших врагов.
Фидалго произнес эти последние слова с особой торжественностью. На лице его засветились решимость и героическое самоотречение, его гордый облик сделался еще величественнее.
Алваро смотрел на фидалго почтительно и восхищенно, в то время как Сесилия, бледная, в тревоге, ожидала решения.
Кавальейро пришлось согласиться и подчиниться воле дона Антонио де Мариса.
— Я повинуюсь вам, — сказал он, — мы пойдем все и постараемся вернуться как можно скорее.
Фидалго пожал ему руку.
— Спасите его!
— Да, — воскликнула Сесилия, — спасите его, сеньор Алваро.
— Клянусь вам, дона Сесилия, только воля небес может помешать мне исполнить ваше приказание.
Девушка не знала, как благодарить его за столь великодушное обещание. Она только улыбнулась, и в этой улыбке излилась вся ее душа.
Алваро поклонился ей. Потом он направился к своим людям и приказал им готовиться. Когда он снова вошел в опустевшую залу, чтобы взять оружие, Изабел, которая уже знала о его плане, подбежала к нему, бледная и испуганная.
— Вы идете сражаться! — сказала она, и голос ее дрожал.
— А что тут особенного? Разве мы каждый день здесь не сражаемся с врагом?
— Да, издали. С этой неприступной скалы. Но там все будет иначе!
— Не бойтесь, Изабел! Через час я вернусь.
Алваро перекинул через плечо клавин и собрался идти.
Изабел порывисто схватила его за руки; глаза ее заблестели, щеки зарделись.
Кавальейро осторожно освободил руки, которые она страстно сжимала.
— Изабел, — сказал он с мягкой укоризной, — вы хотите, чтобы я изменил своему слову, чтобы я отступил перед опасностью?
— Нет. Я никогда бы не стала просить вас об этом. Для этого надо не знать вас… и не любить!
— Позвольте же мне уйти.
— Я хочу просить вас об одном одолжении.
— Об одолжении?! Сию минуту?
— Да, сию минуту! Ведь я знаю, что вы идете на смерть, на верную смерть.
Голос ее срывался.
— Кто знает… увидимся ли мы еще на этом свете?
— Изабел! — вскричал Алваро, стремясь бежать от нее, от охватившего его самого волнения.
— Вы обещали исполнить мою просьбу?
— Скажите что?
— Прежде чем вы уйдете, прежде чем проститесь со мной навсегда…
Девушка глядела на Кавальейро взглядом, который притягивал, чаровал.
— Говорите, говорите!
— Умоляю вас, прежде чем мы расстанемся, оставьте мне что-нибудь на память! Что-нибудь такое, что осталось бы у меня в душе навсегда.
Она упала на колени к ногам Алваро, закрыв руками лицо, пылавшее от волнения и стыда.
Алваро поднял ее с колен, смущенную и устыдившуюся своего порыва, и, наклонившись над ее ухом, что-то прошептал.
Лицо Изабел озарилось радостью; она глубоко вздохнула, словно вбирая в себя пьянящее счастье.
— Я люблю тебя!
Эти слова Алваро проникли в сердце девушки благодатным дождем; она упивалась ими; ей казалось, что она слышит божественную гармонию и в ответ начинают звучать все струны ее души.
Когда она опомнилась, кавальейро уже не было — он вышел и присоединился к своим людям, которые его ждали.
Как раз в эту минуту Сесилия, забыв о всякой осторожности, подбежала к ограде и сделала Пери знак: «Жди помощи».
Маленький отряд под командованием Алваро и Айреса Гомеса, в течение трех дней стоявшего на посту в кабинете фидалго, спустился в долину.
Когда отважные авентурейро скрылись в лесу, дон Антонио де Марис собрал всю свою семью в зале и, усевшись в кресло, стал спокойно ждать. Он не выказывал ни малейшего страха перед бунтовщиками, которые находились всего в нескольких шагах от него и должны были непременно воспользоваться удобным случаем, чтобы на него напасть.
Дон Антонио был, однако, совершенно спокоен на этот счет. Заперев двери и проверив пистолеты, он попросил всех своих домашних соблюдать полную тишину, чтобы ни один шорох не мог ускользнуть от его слуха.
Внимательно приглядываясь и прислушиваясь ко всему, что творилось вокруг, он вместе с тем раздумывал над только что виденной сценой, которая глубоко его взволновала.
Он знал Пери и не мог понять, как это индеец, всегда такой разумный и прозорливый, пошел на столь безумный шаг — кинуться одному на целое племя.
Безмерная преданность Пери своей сеньоре, опасность их положения могли бы еще, пожалуй, объяснить подобное безрассудство, если бы фидалго не знал, каким спокойствием, хладнокровием и выдержкой отличался Пери, как он умел владеть собой в минуты опасности. Дон Антонио пришел к выводу, что в поступке Пери есть нечто загадочное и пройдет, может быть, немало времени пока все объяснится.
В то время как фидалго предавался своим мыслям, Алваро успел обойти лагерь индейцев и, воспользовавшись тем, что айморе были заняты своим празднеством, незаметно приблизился к ним.