Он был всего в нескольких шагах от Пери, когда касик занес над головою пленника тангапему.
Алваро поднял клавин и выстрелил; послышался свист, и пуля размозжила голову старика вождя.
IV. РАЗГАДКА
Как только его товарищи подоспели и Алваро увидел, что айморе немного отступили, он повернулся к Пери, который безмолвно созерцал эту сцену.
— Идем! — повелительно сказал кавальейро.
— Я никуда не пойду, — бесстрастно ответил индеец.
— Твоя сеньора зовет тебя!
Пери скорбно склонил голову.
— Скажи сеньоре, что Пери должен умереть, что он умрет за нее. А ты уходи, пока не поздно.
Алваро взглянул на одухотворенное лицо индейца. Ему пришло в голову, что тот повредился в уме; кавальейро не мог понять этого бессмысленного упрямства.
Но в чертах Пери можно было прочесть только твердую решимость, которую спокойствие его делало еще непоколебимее.
— Итак, ты не слушаешься своей сеньоры?
С трудом выжимая из себя каждое слово, индеец сказал:
— Пери не повинуется никому.
В эту минуту рядом с ним послышался чей-то сдавленный крик. Обернувшись, он увидел, что назначенная ему в невесты индианка упала, пораженная стрелой. Один из дикарей пустил эту стрелу в Пери. Девушка кинулась прикрыть собою того, кого она полюбила, и стрела пронзила ей грудь.
Ее черные глаза, на которые уже легла тень смерти, последний раз взглянули на Пери и закрылись. Потом они открылись — в них уже не было ни блеска, ни жизни. Пери почувствовал прилив жалости к этому самоотверженному существу, которое, подобно ему самому, без колебаний жертвовало собой, чтобы спасти любимого.
Алваро не заметил случившегося. Бросив взгляд на своих людей, яростно сражавшихся с айморе, он сделал Айресу Гомесу знак.
— Послушай, Пери, ты знаешь, что я привык выполнять обещания. А я поклялся Сесилии, что приведу тебя обратно. Либо ты пойдешь сейчас со мной, либо мы все здесь умрем.
— Делай как знаешь! Пери никуда отсюда не уйдет.
— Ты видишь этих людей? Кроме них, некому защищать твою сеньору. Если они погибнут, ты сам понимаешь, погибнет и она.
Пери содрогнулся. Некоторое время он размышлял. Потом вдруг кинулся в чащу деревьев.
Услышав звуки выстрелов, дон Антонио и его семья в тревоге стали ждать исхода сражения.
Проведя десять минут в томительном ожидании, они вдруг услыхали, что кто-то пытается открыть дверь. Раздался голос Пери. Сесилия побежала ему навстречу. Индеец упал перед ней на колени, умоляя простить его.
Теперь, когда с души фидалго свалилась тяжесть — друг его был спасен, — лицо дона Антонио приняло суровое выражение, как то бывало всегда, когда он осуждал чей-нибудь серьезный проступок.
— Ты совершил великое безрассудство, — сказал он, обращаясь к индейцу, — ты причинил страдание твоим друзьям, заставил рисковать жизнью тех, кто тебя любит. Уже сама мысль об этом должна послужить тебе наказанием.
— Пери хотел спасти тебя!
— Отдавшись в руки врагов?
— Да!
— Для того, чтобы они тебя убили? — Убили и…
— Но к чему эта безумная затея?
Индеец молчал.
— Ты должен объяснить нам все, а то мы будем думать, что наш умный, преданный друг взбунтовался или сошел с ума.
Это были жестокие слова, а суровый тон, каким они были сказаны, еще больше подчеркивал заключенное в них осуждение.
Пери почувствовал, что на глаза его навернулись слезы.
— Ты требуешь, чтобы Пери сказал все?
— Ты должен сказать все, если хочешь вернуть мое уважение к тебе, а мне было бы жаль его потерять.
— Пери будет говорить.
В эту минуту в комнату вошел Алваро. Товарищи его тоже успели подняться на площадку. Они были вне опасности и отделались только ранениями, которые, по счастью, оказались не очень серьезными.
Сесилия благодарно пожала руки кавальейро. Изабел только посмотрела на него и вложила в этот взгляд всю свою любовь.
Все присутствующие обступили сидевшего в кресле дона Антонио. Перед ним, повесив голову, стоял Пери, точно преступник, который смущенно старается оправдаться.
Можно было подумать, что он должен признаваться в чем-то недостойном и низком. Никто не догадывался, сколько героизма, сколько духовного величия потребовал поступок, который все осуждали как безрассудный.
Пери начал так:
— Когда Араре лег наземь, чтобы больше не встать, он позвал Пери и сказал ему:
«Сын Араре, твой отец умирает. Помни, твоя плоть — моя плоть и твоя кровь — моя кровь. Ты не должен отдавать свое тело на съедение врагам».
Араре сказал так и вытащил свои бусы, что были сделаны из орехов, и отдал их сыну. Орехи были наполнены ядом, в них была смерть.
Случись Пери стать пленником, ему надо только раздавить один орех, чтобы посмеяться над победителем, который отважится коснуться его тела.
Пери видел, что сеньора страдает, и посмотрел на свои бусы. И он подумал: бусы Араре могут спасти всех.
Если бы ты не помешал мне, к наступлению ночи не осталось бы ни одного живого врага: ни белые, ни индейцы больше бы не подняли на тебя руку.
Семья дона Антонио с величайшим изумлением слушала рассказ индейца. Все понимали, что в руках у него страшное оружие, но не могли постичь, каким образом он воспользовался или собирался воспользоваться этим губительным средством.
— Договаривай все до конца! — сказал дон Антонио. — Каким способом ты собирался уничтожить врага?
— Пери отравил воду, которую пьют белые, и отравил свое тело, которое айморе должны были съесть.
Крик ужаса вырвался у присутствующих, когда они услыхали эти слова, сказанные так спокойно и просто.
Они поняли, сколько высокого самоотречения скрывалось за этим замыслом индейца. Их воображению предстали одна за другой страшные картины, которые должны были сопутствовать осуществлению этого плана.
Полагаясь на действенность туземного яда кураре, который умеют добывать лишь немногие племена, находчивый и беззаветно преданный своим друзьям Пери сообразил, что яд этот может стать средством истребить врагов, какова бы ни была их численность и сила.
Он знал, как действенно смертоносное зелье, которое, умирая, вручил ему отец. Он знал, что достаточно самой маленькой дозы этого тонкого порошка, чтобы за несколько часов умертвить самого крепкого и здорового человека. Именно этим ядом решил он воспользоваться, чтобы принести свою страшную жертву во имя дружбы.
Ему достаточно было двух орехов: одним он отравил воду и все напитки, хранившиеся в галерее; другой оставался при нем до последней минуты, и перед самой казнью индеец его проглотил.
В тот миг, когда Пери закрыл лицо руками и старый касик подумал, что он боится смерти, пленник успел принять этот яд, отравить им себя, чтобы тело его через несколько часов принесло смерть всем этим храбрым и сильным воинам.
Величие этого подвига было не только в героизме и самопожертвовании, но прежде всего в стройности самого замысла, связавшего воедино столько разных событий, скрепившего их все одной волей, дабы привести к неизбежной, неотвратимой развязке.
Вот почему — и это важно — Пери, выходя из дома, был уверен, что все будет так, как оно в действительности и оказалось, если не считать случайности, которой человеку вообще не дано предвидеть.
Нападая на айморе, Пери намеренно пробудил в них жажду мести; надо было показать себя сильным, доблестным, бесстрашным, чтобы дикари видели в нем врага, достойного ненависти. Полагаясь на свою ловкость, на панцирь из змеиной кожи, он рассчитывал, что не даст себя сразу убить и будет в силах довести свое дело до конца. Даже раненный, он все равно успеет коснуться губами яда.
Он не обманулся в своих расчетах: доведя айморе до полного исступления, он сломал свой меч и запросил пощады, и на это ему труднее всего было решиться.
Но так было нужно. Жизнь Сесилии того требовала; хоть судьба до сих пор щадила его, он все же мог быть убит в любую минуту. А Пери непременно хотел попасть в плен и быть принесенным в жертву — на это он рассчитывал, этого он и добился.