В другой такой же выгнутый лист он набрал прозрачной воды из источника, находившегося в нескольких шагах от них, чтобы после завтрака Сесилии было чем вымыть руки.
Окончив все эти приготовления, которые доставляли ому величайшее удовольствие, Пери сел возле девушки и начал мастерить себе лук. Хоть он и захватил с собою клавин ц порох, положив их на всякий случай в лодку, ибо они могли пригодиться дону Антонио де Марису, индейцу было как-то не по себе без его любимого лука.
Девушка даже не притронулась к пище. Подняв голову, индеец увидел, что она заливается слезами. Слезинки скатывались на лежавшие перед нею плоды и сверкали на них, будто капельки росы.
Причину этих слез легко было угадать.
— Не плачь, сеньора, — сказал он удрученно. — Пери сказал тебе то, что чувствует. Приказывай! Пери исполнит твою волю.
Сесилия посмотрела на него с безмерной грустью; сердце ее разрывалось.
— Ты хочешь, чтобы Пери остался с тобой? Хорошо, он останется. Вокруг него будут одни враги. Все будут его ненавидеть. Он захочет защитить тебя — и не сможет; он захочет служить тебе — и ему не позволят. Но Пери останется.
— Нет, — ответила Сесилия, — я не требую от тебя такой жертвы. Ты должен жить там, где родился, Пери.
— Ты будешь плакать!
— Смотри! — воскликнула девушка и вытерла слезы. — Я уже не плачу.
— Тогда поешь чего-нибудь.
— Хорошо, давай завтракать вместе, как ты прежде завтракал в лесу со своей сестрой.
— У Пери никогда не было сестры.
— Зато теперь есть, — сказала она, улыбаясь.
И, как настоящая дочь лесов, как истая индианка, девушка разделила трапезу со своим другом, с присущим ей изяществом подавая ему плоды.
Пери был восхищен внезапной переменой, происшедшей в его сеньоре. Но сердце его сжималось от боли. Он думал, что она очень быстро утешилась и мысль о разлуке с ним ее не печалит.
О себе он не думал. Хорошее настроение его сеньоры было для него важнее всего. Он жил ее жизнью, больше чем своей собственной.
Подкрепившись, Пери снова взялся за свою работу. К Сесилии, которая вначале была совсем истомлена и подавлена, начала возвращаться ее прежняя живость.
Ее прелестное лицо все еще было сумрачно от всех тяжелых событий, свидетельницей которых ей довелось стать, и больше всего от великого несчастья, лишившего ее отца и матери.
Но этот налет грусти придавал ее чертам столько трогательной прелести, что красота ее только выигрывала.
Предоставив Пери заниматься своим делом, она пошла к берегу реки и села возле кустов увайя, к которым была привязана лодка.
Пери, видя, что она ушла, все время не спускал с нее глаз, продолжая очищать прут для лука и заострять тростниковые стрелы: пусть они летят быстро, как ястребы.
Подперев голову руками и глядя на бегущие воды, девушка погрузилась в раздумье. По временам она закрывала глаза; губы ее чуть шевелились, — казалось, в эту минуту она разговаривает с каким-то невидимым существом.
Время от времени счастливая улыбка появлялась у нее на губах и тотчас же исчезала, словно проблеск радости торопил спрятаться опять в глубине сердца.
Наконец она подняла свою белокурую головку, и в жесте этом было что-то царственное. Казалось, в волосах ее вот-вот засверкает диадема. Лицо ее приняло решительное выражение, напоминавшее о том, что она дочь дона Антонио де Мариса.
Она действительно что-то решила. И решение ее было твердо и непреклонно. Чтобы выполнить его, нужны были сила воли и смелость. Качества эти она унаследовала от отца; они дремали где-то в глубинах души и пробуждались лишь в исключительных случаях.
Сесилия подняла глаза к небу и попросила господа простить ей вину и дать силы совершить то, что она задумала. Молитва ее была немногословна, но горяча.
Тем временем на воды Параибы уже начинали ложиться тени, и Пери стал готовиться к отплытию.
Но, как только он поднялся, Сесилия подбежала к нему и преградила ему путь к реке.
— У меня есть к тебе просьба, — сказала она, улыбаясь.
Достаточно было одного этого слова, чтобы Пери ничего уже не видел, кроме глаз и губ своей сеньоры; он старался по глазам угадать, чего она хочет.
— Я хочу, — сказала она, — чтобы ты собрал для меня побольше хлопка и принес мне звериную шкуру. Хорошо?
— Зачем? — удивленно спросил индеец.
— Из хлопка я сотку себе платье, а шкурой ты обернешь мне ноги.
Изумлению Пери не было границ.
— Тогда, — продолжала девушка все с той же улыбкой, — ты позволишь мне ходить с тобою, и я не наколюсь о шипы.
Индеец никак не мог прийти в себя. Но вдруг он громко вскрикнул и хотел кинуться к реке.
Тогда Сесилия положила руку ему на плечо.
— Не торопись!
— Взгляни! — в тревоге вскричал индеец, указывая на реку.
Лодка отделилась от ствола дерева, к которому была привязана, и, круто повернувшись, уносимая быстрым течением, исчезла за поворотом.
Сесилия проводила ее глазами и сказала с улыбкой:
— Это я ее отвязала.
— Ты, сеньора! Зачем?
— Она нам больше не нужна.
Глядя на своего друга голубыми глазами, в которых была непоколебимая решимость, девушка сказала раздельно и внятно:
— Пери не может жить вместе со своей сеньорой в городе белых. Его сестра остается с ним здесь, среди лесов.
Это и было то желание, которое она затаила в душе. И она просила бога его исполнить.
Вначале ей стоило немалого труда преодолеть мучивший ее страх; ей трудно было свыкнуться с мыслью, что теперь она будет всегда жить в этом диком краю, вдали от людей.
Но что, собственно, связывало ее с цивилизованным миром? Не была ли она сама дочерью этого края, его свежего вольного воздуха, его чистых и прозрачных вод?
Город она знала только по воспоминаниям раннего детства. Он казался ей каким-то далеким сном. Ей было пять лет, когда ее увезли из Рио-де-Жанейро, и больше она ни разу там не была.
Зато с лесными просторами у нее были связаны иные воспоминания, совсем еще недавние и живые. С малых лет ее овевали эти ветры, согревало это знойное солнце.
Вся ее жизнь, все ее счастливое детство протекали здесь; отголоски этого счастья звучали в горном эхе, в смутных шорохах леса, в окружающем их сейчас безмолвии.
Этот дикий край был ей ближе, роднее, чем Рио-де-Жанейро, да и сама она больше походила на истую бразильянку; чем на девушку из большого города; и привычками и вкусами своими она больше была привязана к природе, чем к пышным празднествам и всем тем радостям, которые даруют искусство и жизнь в цивилизованном мире.
И она решила остаться.
После того как она потеряла семью, единственным счастьем для нее было жить подле двух оставшихся в живых близких людей. Но это было невозможно. Надо было выбрать из них одного.
И тут сердце ее уступило неодолимой силе, которая его влекла. Но, устыдившись того, что она так быстро сделала этот выбор, Сесилия пыталась оправдать его в своих глазах.
Она говорила себе, что права, решив связать свою судьбу с тем из братьев, который жил ради нее одной, чьи мысли, заботы, желания были устремлены только к ней.
Дон Диего был знатным фидалго, он унаследовал титул отца. У него было будущее, были обязанности. Рано или поздно он выберет себе подругу жизни и будет искать с ней счастья.
Пери отказался ради нее от всего — от прошлого, настоящего, будущего, от славы, от жизни. Он отрекся даже от своей религии. Весь мир для него воплотился в ней одной. Так могла ли она колебаться?
К тому же у Сесилии была еще надежда приобщить своего друга к христианской вере; ей хотелось, чтобы он тоже нашел себе место среди праведников, у подножия трона господня.
Невозможно описать, что сотворилось с индейцем, когда он услыхал слова Сесилии. Его самобытный и по-своему блестящий ум, способный возвыситься до благороднейших мыслей, не мог понять ее выбора. Он просто не верил своим ушам.
— Сесилия остается в сертане! — пробормотал он.
— Да! — ответила девушка, беря его за руки. — Сесилия остается с тобой и никогда тебя не покинет. Ты царь этих лесов, этих полей, этих гор. Твоя сестра будет всюду следовать за тобой.