Последнее больше ему улыбалось, но пока он окончательно еще не остановился ни на одном из этих решений. Спрятав свою тайну в надежном месте и избавившись от мучившего его страха, что кто-то о ней узнает, итальянец, как мы уже сказали, нашел нужным попросить гостеприимства у дона Антонио де Мариса.
Там он выработает план действий, которому должен следовать, а потом вернется, чтобы достать зарытый в землю пергамент, и с ним найдет путь к богатству, могуществу, счастью.
Очутившись в доме фидалго, бывший монах, как человек наблюдательный, присмотрелся к обстановке, и нашел, что она вполне благоприятна для осуществления замысла, который уже рождался в его голове, но не успел еще превратиться в тщательно разработанный план.
Наемные солдаты, продающие свою свободу, совесть и даже жизнь, по-настоящему ценят только одно — деньги. Их господином, начальником и другом становится тот, кто дороже заплатит. Брат Анджело знал людей, и потому стоило ему немного освоиться с распорядком жизни этого отряда авентурейро, как он уже понял, с какими людьми он имеет дело.
«Они очень мне пригодятся», — сказал он себе.
Но случилось нечто такое, что смешало все его карты.
Он увидел Сесилию.
От встречи с этой девушкой, целомудренной и чистой, буйные страсти итальянца, которые он так долго вынужден был подавлять, вспыхнули вдруг как порох.
Все, что сдерживалось в нем монастырской жизнью, вое неукротимые желания, которые ряса монаха сковывала в нем, как толстая корка льда, весь жар молодости, загубленной в бдениях и постах, — все это прилило вдруг к сердцу, сдавило горло.
И вот этой душой, закореневшей в пороках, но еще ни разу не любившей, овладела великая жажда наслаждения. Чувство заговорило в нем с той же необузданной, дерзновенной силой, какая направляла всю его жизнь.
Он понял, что девушка эта нужна ему не меньше, чем сокровища, о которых он столько мечтал. Разбогатеть ради нее, завладеть ею, чтобы полнее насладиться богатством, — вот что сделалось с этого дня его единственным стремлением, подчинившим себе все остальное.
Один из авентурейро уехал. Лоредано попросился на его место и, как мы уже видели, был принят. Дальнейший план наметился сам собой.
Что это за план, мы уже знаем: итальянец хотел сделаться главою отряда, похитить Сесилию, отправиться к серебряным залежам, увезти оттуда столько серебра, сколько будет в его силах, поехать в Баию, напасть на какой-нибудь испанский корабль, взять его на абордаж и, подняв паруса, уплыть в Европу.
Там он снарядит несколько пиратских судов, вернется в Бразилию, разработает залежи, добудет несметные богатства и… Взору его открывался мир, полный надежд, большого будущего и счастья.
В течение целого года он тщательно обдумывал свое предприятие, стараясь предусмотреть все. Он сумел склонить на свою сторону двух авентурейро, пользовавшихся немалым весом в отряде, — Руи Соэйро и Бенто Симоэнса. При их содействии он и рассчитывал успешно завершить свое дело.
Готовился он втихомолку, втайне от всех. В отряде было только два человека, которые могли его выдать. Но Лоредано был не из тех людей, что попадаются впросак, и ни за что бы не дал своим сообщникам оружие, которое те могли бы потом обернуть против него самого. Вот почему он и рассказал им о завещании, переданном дону Антонио де Марису.
На самом деле в завещании этом он и не думал раскрывать свои планы, он только намекал на измену обоих авентурейро, давая понять, что они пытались вовлечь его в заговор. Таким образом, монах собирался отметить ложью даже минуту смерти, когда вместо него должен был заговорить пергамент.
Доверие, которое он питал, и не без основания, к благородству дона Антонио, совершенно его успокаивало. Он знал, что фидалго никогда не позволит себе вскрыть данный ему на хранение пакет.
Вот как действовал брат Анджело ди Лука под именем Лоредано, проникнув в дом Антонио де Мариса и готовясь привести в исполнение план, с которым мысли его не расставались ни на минуту.
Целый год он прождал и, по его словам, устал ждать. Наконец он взялся за дело; сначала он запугал своих двух сообщников и низвел их до положения немых статистов, покорных каждому его жесту; потом он решил, что надо воодушевить эти манекены каким-нибудь чувством, дабы пробудить в них силу и смелость, нужные, чтобы кинуться в пропасть и не дрогнуть ни перед чем.
Чувством этим стало корыстолюбие.
Увидев пергамент, оба авентурейро не могли не испытать той лихорадочной дрожи, той auri sacra fames48, которая овладела самым итальянцем, когда взору его представилось море расплавленного серебра, которое одно могло утолить томившую его жажду.
Расчет его был верен. Читая манускрипт, оба авентурейро воодушевились. Чтобы завладеть этими неисчерпаемыми сокровищами, тот и другой, не задумавшись, переступили бы через труп друга, обратили в пепел дом и попрали честь целой семьи.
Им на горе, неожиданно донесшийся из-под земли голос все изменил.
Не будем, однако, забегать вперед; сейчас мы пока еще в 1603 году; таинственный голос прозвучит лишь год спустя, и нам необходимо сначала рассказать о кое-каких обстоятельствах, обусловивших дальнейшее развитие этой правдивой истории.
IV. СЕСИ
Через несколько часов после того, как Лоредано был принят в дом дона Антонио де Мариса, Сесилия, подойдя к окну, увидела по ту сторону обрыва Пери, который глядел на нее с восхищением.
Бедный индеец, застенчивый и нелюдимый, решался подойти к дому лишь тогда, когда на площадке появлялся дон Антонио де Марис. Он чувствовал, что расположен к нему только старый фидалго, человек с благородным сердцем.
Уже четыре дня индеец не появлялся. Дон Антонио начал было думать, что он ушел совсем и вернулся в родные места, покинутые только ради войны, которую его племя вело с другими индейцами и португальцами.
Племя гойтакасов занимало всю территорию между мысом Сан-Томе и Кабо-Фрио; это был народ воинственный, мужественный и храбрый, который не раз давал белым завоевателям почувствовать силу своего оружия.
Именно гойтакасы разрушили до основания колонию Параибу, основанную Перо де Гойсом; а потом — после шестимесячной осады — колонию Виторию, основанную Васко Фернандесом Коутиньо в Эспирито-Санто.
После этого небольшого исторического отступления вернемся к нашему герою.
Первым чувством Сесилии при виде индейца был испуг: она отошла от окна. Но ее доброе сердце вознегодовало на этот страх; оно говорило ей, что нет оснований бояться человека, который спас ей жизнь. Она подумала, что, выказывая свое отвращение к индейцу, она отвечает черной неблагодарностью на все добро, которое он ей сделал.
И она поборола страх и заставила себя оказать индейцу то внимание, которое он заслужил. Она снова подошла к окну и помахала Пери рукой.
Не помня себя от радости, индеец кинулся к дому.
— Отец, посмотрите, к нам идет Пери! — воскликнула Сесилия, вбегая в кабинет.
— Что же, добро пожаловать, — ответил фидалго.
И вместе с дочерью дон Антонио вышел навстречу индейцу, который уже поднимался по лестнице на площадку,
В руках у Пери была маленькая корзиночка, удивительно искусно сплетенная из белоснежной соломки, вся в тонких кружевных узорах. Оттуда доносился слабый писк и возня крохотных обитателей этого гнездышка.
Индеец встал перед Сесилией на колени; не осмеливаясь поднять глаза, он протянул ей свой подарок. Сняв крышку, девушка от неожиданности вздрогнула, но потом улыбнулась: из корзинки выпорхнул целый рой разноцветных колибри; иные из них сразу же улетели.
Одна птичка прильнула к груди Сесилии, другая стала порхать вокруг ее белокурых волос.
Девушка восхищалась их сверкающим оперением: одни были ярко-красные, другие — синие и зеленые; все отливали золотом и поражали своей красотой.
48
…auri sacra fames… (проклятая жажда золота, лат.) — выражение, заимствованное из «Энеиды» Публия Вергилия Марона, III, 56 — 57.