— Да, в самом деле! Где Руи? — воскликнул Мартин Ваз.
— Может быть, он тоже убит?
— За ним последует еще кто-нибудь, потом еще, до тех пор, пока нас не истребят всех поодиночке, до тех пор, пока все христиане до последнего не станут его жертвами.
— Чьими жертвами?.. Имя убийцы! Мы должны его знать! Надо с ним расквитаться! Имя!
— А вы разве не догадываетесь? — ответил итальянец. — Вы не догадываетесь, кто в этом доме может желать смерти белых и гибели христианской веры? Кто, как не этот нехристь, этот краснокожий, этот подлый дикарь, этот предатель?
— Пери? — вскричали авентурейро.
— Да, он, он хочет перебить всех нас из мести!
— Ну, уж этому не бывать, клянусь честью, Лоредано! — воскликнул Васко Афонсо.
— Слово солдата! — вскричал другой. — Можете на меня положиться. Как-нибудь управлюсь!
— Надо разделаться с ним сегодня же ночью. Тело Бенто Симоэнса вопиет об отмщении.
— Он будет отомщен!
— Сейчас же!
— Да! Сию же минуту. За мной!
Лоредано радостно было слышать все эти отрывистые выкрики, свидетельствовавшие о том, что ожесточение нарастает. Но когда авентурейро кинулись было искать индейца, он движением руки остановил их. Не этого он хотел. Убить Пери не так-то много для него значило. Главная задача его была иной, и теперь он надеялся добиться своего без особого труда.
— Что вы намерены делать? — грозно спросил он в упор своих товарищей.
Всех авентурейро вопрос этот поразил.
— Убить его?
— А что же еще?
— Не понимаете вы, что вам это не удастся! Его любят, уважают; ему покровительствуют те, кто не очень-то печется о нас с вами.
— Пусть покровительствуют сколько хотят, но коли он виновен…
— Ошибаетесь! Кто же сочтет его виновным? Вы? Ну допустим. Но другие-то будут думать, что он ни в чем не повинен, будут его защищать. И вам останется только склонить головы и замолчать.
— Ну, уж это чересчур!
— Вы что же, считаете нас за скотину, которую можно безнаказанно резать? — вскричал Мартин Ваз.
— Вы хуже, чем скотина. Вы рабы!
— Да, клянусь святым Бразом, это так и есть, Лоредано.
— На глазах у вас убивают ваших товарищей, а вы не можете даже отомстить за них; вам придется прощать обиды только потому, что убийце все позволено! Повторяю, вы не посмеете даже прикоснуться к нему.
— А я вам докажу, что посмею!
— И я, и я! — закричали все.
— Что вы хотите делать? — спросил итальянец.
— Мы попросим дона Антонио де Мариса выдать нам убийцу Бенто Симоэнса.
— Правильно! А если он откажется, мы объявим нашу присягу недействительной и совершим правый суд своими руками.
— Так и подобает людям достойным и храбрым. Нам надо только объединиться — тогда мы добьемся возмездия. Но для этого нужны решимость и твердая воля. Не будем терять времени. Кто из нас возьмет на себя быть парламентером и пойти к дону Антонио?
Вызвался один из самых смелых и отчаянных авентурейро, по имени Жоан Фейо.
— Я пойду!
— А ты знаешь, что ему сказать?
— Будьте спокойны, он услышит от меня все, что положено.
— Так ты идешь?
— Да, сию минуту.
В это мгновение возле двери послышался звучный и властный голос, от которого все собравшиеся вздрогнули.
— Вам никуда не надо идти. Я здесь.
Дон Антонио де Марис, спокойный и бесстрастный, вошел в толпу и, остановившись посредине, скрестил руки на груди и обвел взбунтовавшихся авентурейро строгим взглядом.
При нем не было никакого оружия, и, однако, его величественное лицо вызывало у всех уважение; услыхав его твердый голос, увидев его гордую осанку, все эти только что угрожавшие ему люди опустили головы.
Уже знавший от индейца о происшествиях этой ночи, дон Антонио де Марис выходил из кабинета, когда туда вбежали Алваро и Айрес Гомес.
После разговора с местре Нунесом старик успел уснуть, но был внезапно разбужен криками и руганью авентурейро, когда вода залила циновки, на которых они спали.
Удивленный необычным шумом, Айрес зарядил ружье, зажег свечу и бросился к двери, чтобы узнать, кто это мешает ему спать. Дверь, как мы уже знаем, была заперта, и ключа в скважине не оказалось.
Эскудейро протер глаза, чтобы окончательно удостовериться, что все это ему не приснилось, и, разбудив Нунеса, спросил его, не он ли это запер дверь, но его друг сам, как и он, понять ничего не мог.
В это мгновение они услышали голос итальянца, подстрекавшего авентурейро к бунту. Только тут Айрес Гомес понял, что случилось.
Он потянул за собою местре Нунеса, приставил его к стене вместо лестницы и, не проронив ни слова, влез сначала на кровать, а оттуда ему на плечи, после чего, приподняв головой черепицу, взобрался на соединявшие стропила перекладины. Очутившись на крыше, эскудейро стал раздумывать о том, как ему быть дальше, и решил, что надо дать знать обо всем Алваро и фидалго.
Дон Антонио де Марис выслушал эскудейро так же спокойно, как перед этим — индейца.
— Отлично, друзья мои! Я знаю, что мне делать. Прошу вас, не поднимайте шума. Пусть семья моя спит спокойно. Я уверен, что все уладится. Ждите меня здесь.
— Я не могу допустить, чтобы вы так рисковали собой, — сказал Алваро, кинувшись вслед за фидалго.
— Останьтесь здесь. Вы и эти два преданных мне друга будете охранять мою жену, Сесилию и Изабел. Обстоятельства таковы, что это необходимо.
— Позвольте хотя бы одному из нас пойти с вами.
— Нет. Там требуется только мое присутствие. Но имейте в виду, что вашей храбрости и преданности недостаточно, чтобы сберечь то сокровище, которое я вам вверяю.
Фидалго взял шляпу и минуту спустя неожиданно появился среди авентурейро; те, пристыженные и испуганные, дрожали и не в силах были произнести ни слова.
— Я здесь, — повторил он, — говорите, что вам угодно от дона Антонио де Мариса. Коротко и ясно! Если требования ваши справедливы, они будут удовлетворены, если нет, вы будете наказаны по заслугам.
Авентурейро стояли понурив головы. Все молчали.
— Вы молчите. Стало быть, здесь происходит нечто такое, о чем вы не решаетесь мне сказать? Раз так, то мне придется строжайшим образом наказать виновников — тех, кто призывал к бунту! Говорите! Я хочу знать имена виновных!
Ответом на суровые слова старого фидалго по-прежнему было молчание.
В первую минуту Лоредано заколебался. Он был недостаточно храбр, чтобы встретить дона Антонио лицом к лицу. Однако он понимал, что стоит ему отказаться от своего плана и предоставить всему идти своим чередом, и он погиб.
Итальянец вышел вперед.
— Нет здесь виновных, сеньор Антонио де Марис, — сказал он, постепенно воодушевляясь, — есть только люди, с которыми обращаются как с собаками, которых приносят в жертву прихоти; каждый из нас готов отстаивать Свои права человека и христианина!
— Да! — вскричали другие, осмелев. — Мы требуем, чтоб с нами считались!
— Мы не рабы!
— Мы повинуемся, но в рабство не продаемся!
— Мы значим больше, чем какой-то нехристь!
— Ради вас мы рисковали жизнью.
Дон Антонио невозмутимо слушал все эти выкрики, постепенно переходившие в угрозы.
— Молчите, негодяи! Или вы забыли, что у дона Антонио де Мариса еще достанет сил, чтобы вырвать язык каждому, кто посмеет его оскорбить? Несчастные, так вы считаете, что, выполняя свой долг, вы оказываете кому-то благодеяние? Вы рисковали ради меня своей жизнью? А разве не затем вы сюда явились? Разве это не ваша профессия — торговать своей силой и своей кровью и отдавать их тому, кто больше заплатит? Да! Вы хуже, чем рабы, хуже, чем собаки, хуже, чем звери. Вы подлые и низкие предатели! Не смерть вы заслужили, а презрение!
Глухо клокотавший гнев авентурейро превратился в бешенство. От угроз они готовы были перейти к делу.