— Вы великодушны, а все-таки это так. Верьте, я умею распознать, умею понять каждое ваше движение. Вы привязаны ко мне как брат, но вы избегаете меня, вы боитесь, как бы Сесилия не подумала, что вы меня любите. Так ведь?
— Нет, — воскликнул Алваро, поддаваясь неудержимому порыву чувства, — я действительно боюсь… боюсь полюбить вас!
Эти внезапно вырвавшиеся слова так поразили Изабел, что она не могла прийти в себя, она застыла, словно в каком-то экстазе, сердце ее лихорадочно билось, ей трудно было дышать.
Алваро был взволнован не меньше. Покоренный этой безмерной любовью, потрясенный самоотвержением девушки, которая рисковала жизнью для того лишь, чтобы издали следить за ним взглядом, словно она могла этим его уберечь, он поневоле выдал себя — признался в том, какая борьба кипела в его душе.
Но не успели эти слова слететь с его уст, как усилием воли он справился с собой и, снова став холодным и сдержанным, заговорил с Изабел очень серьезно:
— Вы знаете, что я люблю Сесилию. Но вы не знаете, что я обещал ее отцу жениться на ней. Пока он своей волей не освободит меня от моего обещания, я обязан это обещание выполнить. Что же касается моей любви, то здесь дело во мне самом, и одна только смерть ее у меня отнимет. В тот день, когда я полюблю другую женщину, я должен буду сам осудить себя, как бесчестного человека.
Алваро повернулся к Изабел и, печально улыбнувшись, добавил:
— А вы понимаете, как должен поступить человек бесчестный, но у которого, однако, есть совесть, чтобы себя осудить?
В глазах девушки вспыхнул зловещий огонек.
— Да, понимаю! Так же должна поступить и женщина, которая любит без надежды, чья любовь оскорбляет того, кого она любит, или причиняет ему страдания!
— Изабел!.. — вскричал Алваро, дрожа от волнения.
— Вы правы! Только смерть может освободить от первой, святой любви такие сердца, как мое и ваше.
— Оставьте эти мысли, Изабел! Поверьте мне, на подобное безумие человека может толкнуть только одно.
— Что? — спросила Изабел.
— Бесчестье.
— Нет, этому безумию есть еще одно оправдание, — ответила девушка, упоенная своей любовью, — другое, менее эгоистичное, но не менее благородное: счастье тех, кого мы любим.
— Я вас не понимаю.
— Когда знаешь, что можешь причинить горе любимому человеку, лучше самой отрезать единственную нить, связующую тебя с жизнью, чем видеть, как ее разорвут. Разве вы не сказали, что боитесь меня полюбить? Ну, так вот, теперь и я начинаю бояться, как бы вы в самом деле меня не полюбили.
Алваро не знал, что ответить. Он ужаснулся. Он знал Изабел и понимал, как много значат слетевшие с ее уст пламенные слова.
— Изабел! — сказал он, беря ее за руки. — Если вы хоть сколько-нибудь привязаны ко мне, не откажите мне в милости, о которой я вас прошу. Прогоните эти мысли, умоляю вас!
Девушка грустно улыбнулась.
— Вы меня просите?.. Вы просите, чтобы я цеплялась за жизнь? Но ведь вы же сами ее отвергли! Да разве она не ваша? Примите ее, и вам ни о чем не придется меня молить.
Страстный взгляд девушки притягивал Алваро. У него не было больше сил сдерживать себя. Он встал и, наклонившись над ухом Изабел, прошептал:
— Да, принимаю.
Бледная от волнения и счастья, девушка не верила своим ушам. Кавальейро вышел из комнаты.
В то время как Алваро и Изабел говорили вполголоса у окна, Пери по-прежнему глядел на свою сеньору.
Он глубоко задумался; видно было, что какая-то мысль занимает его, поглощает целиком.
Наконец он поднялся и, бросив последний, полный печали взгляд на Сесилию, медленными шагами направился к двери.
Сесилия пошевельнулась и подняла голову.
— Пери!
Он вздрогнул и, вернувшись, снова опустился на колени возле кушетки.
— Ты обещал, что не покинешь своей сеньоры? — сказала Сесилия с нежным укором.
— Пери хочет спасти тебя.
— Как?
— Узнаешь. Не мешай Пери сделать то, что он задумал.
— А это не грозит твоей жизни?
— Почему ты об этом спрашиваешь, сеньора? — робко сказал индеец.
— Как почему? — воскликнула Сесилия, поднявшись с кушетки. — Потому что, если ради нашего спасения тебе надо будет пожертвовать жизнью, я отказываюсь от такой жертвы, отказываюсь и за себя, и за моего отца.
— Успокойся, сеньора. Пери не боится врага; он знает, как победить.
Девушка недоверчиво покачала головой.
— Их так много!
Индеец гордо улыбнулся.
— Пусть их даже тысяча. Пери победит всех, индейцев и белых.
Слова эти были сказаны так просто и вместе с тем с той уверенностью, которая рождается от сознания силы и власти.
Однако Сесилия не могла этому поверить. Ей казалось немыслимым, чтобы один человек, пусть даже такой смелый и преданный, как этот индеец, мог одолеть не только восставших авентурейро, но и две сотни воинов айморе, осаждавших дом.
Но она забывала, какими возможностями обладал этот сообразительнейший из людей, к услугам которого были сильные руки и гибкое тело и чья ловкость была поистине неимоверна. Она не знала, что мысль — самое могущественное из орудий, какие господь дал человеку, что именно она поражает врагов, сокрушает сталь, укрощает пламя и побеждает самое себя той неодолимой и всепровидящей силой, которая повелевает духу властвовать над материей.
— Не обманывай себя: это будет напрасная жертва. Не может быть, чтобы один человек мог победить такое множество врагов, даже если этот человек — Пери.
— Увидишь! — уверенно ответил индеец.
— А кто тебе даст силу, чтобы справиться с таким могучим противником?
— Кто? Ты, сеньора, ты одна, — ответил индеец, глядя на нее своими сверкающими глазами.
Сесилия улыбнулась, и в — улыбке ее было что-то печальное.
— Иди! — сказала она. — Иди и спаси нас. Но помни, если ты умрешь, Сесилия не примет жизни, которую ты ей даруешь.
Пери поднялся с колен.
— Солнце, что взойдет завтра утром, будет последним для твоих врагов. Сеси сможет улыбаться как прежде и быть довольной и веселой.
Голос индейца дрогнул. Чувствуя, что не может сдержать волнения, он быстро прошел через залу и исчез.
Выйдя из дома, Пери посмотрел на звезды: одна за другой они гасли. Близился рассвет. Времени терять было нельзя.
Что же он задумал? Какой план вселил в пего уверенность и глубокое убеждение в благоприятном исходе? Какое необыкновенное средство было в его распоряжении, если он надеялся сокрушить врагов и спасти свою сеньору?
Догадаться было нелегко. Пери скрывал свою заветную тайну в глубине сердца; он не говорил о ней даже с самим собою из страха выдать ее и свести на нет ее действие, на которое так рассчитывал.
Враги были у него в руках. Немного выдержки — и он уничтожит их всех, поразит их как гром небесный.
Пери направился в садик, а оттуда — в бывшую спальню Сесилии; комната эта находилась неподалеку от помещения, занятого бунтовщиками, и девушке пришлось ее покинуть.
Внутри было темно. Но света звезд, проникавшего туда сквозь окно, было достаточно, чтобы Пери мог все хорошо различить: способность ориентироваться в темноте у индейцев необычайно развита.
Пери стал складывать на пол свое оружие: он поцеловал пистолеты, подаренные ему Сесилией, и положил их посреди комнаты, снял с себя украшения из перьев, пояс воина, головной убор из ярких перьев и, как трофеи, положил их поверх оружия.
Потом он взял свой большой лук, переломил его о колено и бросил обе половинки на ту же кучу.
Некоторое время Пери с глубокой скорбью глядел на эти реликвии его прежней жизни, на эти эмблемы его преданности Сесилии и ни с чем не сравнимого героизма.
Борясь с охватившим его сильным волнением, он повторял про себя слова своего родного языка, те, что вспоминались ему всегда в минуты опасности:
«О мой лук, верный спутник, верный соратник Пери! Прощай! Твой хозяин уходит и оставляет тебя здесь. С тобой бы он победил. Никто не мог бы одолеть его, пока ты с ним, а сейчас он сам хочет, чтобы его победили».