Туземцы опустили оружие и застыли на месте. У этих дикарей были свои обычаи и свои законы; одним из них было исключительное право победителя распоряжаться пленником, право сильного, который одержал верх над слабым.
Они так высоко ценили славу, выпадающую на долю того, кто приведет пленника и принесет его в жертву во время очередной праздничной церемонии, что никто из них не хотел убивать побежденного врага: его всегда старались взять в плен.
Когда Пери увидел этот жест и действие, которое он произвел на других, лицо его просветлело, от его напускного смирения, от покорной позы, которую он, собрав последние силы, заставил себя принять, сразу же не осталось и следа. Он поднялся с колен; сжав руки в кулаки, он гордо протянул их воинам, которым вождь приказал связать его. В эту минуту он скорее походил на короля, отдающего приказание своим вассалам, чем на покорившегося победителю пленника, — так надменна была его осанка, с таким презрением он взирал на врага.
Связав Пери руки, айморе поставили его под деревом и привязали к стволу сплетенной из хлопка веревкой, окрашенной в разные цвета и носящей у гуарани название мусураны.
Затем, предоставив женщинам хоронить убитых, мужчины собрались на совет, который возглавил старый касик: все внимали ему с большим почтением и отвечали на его вопросы поочередно.
В это время молодая индианка выбрала самые сочные плоды, самые ароматные напитки и поднесла их пленнику, о котором ей поручили заботиться.
Сидя на корнях дерева и прислонясь к его стволу, Пери не замечал того, что происходило вокруг. Глаза его были устремлены вдаль, на площадку перед домом дона Антонио де Мариса.
Он видел, как старый фидалго выглядывал из-за ограды; видел припавшую к его плечу Сесилию, которая вместе с ним наклонилась над бездной; его прекрасная сеньора в отчаянии заламывала руки; рядом с ними стояли Алваро и остальные.
Все, кого Пери любил в этом мире, были у него перед глазами. И он испытывал огромную радость оттого, что I ему довелось увидеть еще раз самые дорогие сердцу существа, тех, кого он чтил, кому был беззаветно предан.
Он догадывался, понимал, что переживали в эту минуту его друзья; он знал, как они страдают, видя, что он в плену, что его ждет смерть, что нет ни малейшей возможности вырвать его из рук врага.
Утешала его только надежда, которая вот-вот должна была сбыться, радость от сознания, что он спасает этим свою сеньору, что оставляет ее счастливой среди семьи, под защитой любви Алваро.
В то время как поглощенный этими мыслями Пери в последний раз любовался Сесилией, стоявшая рядом молодая индианка глядела на него, и лицо ее выражало восторг, смешанный с удивлением и любопытством.
Она сравнивала его стройную, пропорционально сложенную фигуру с обличьем своих соплеменников, его умное лицо — с тупыми лицами айморе. Пери был для нее каким-то высшим существом, и она не переставала им восхищаться.
Только когда Сесилия и дон Антонио де Марис ушли, Пери огляделся вокруг, чтобы узнать, долго ли ему еще ждать; тут он заметил присутствие индианки. Он отвернулся и стал снова думать о своей сеньоре. Лицо ее стояло перед его внутренним взором. Напрасно дикарка подносила ему сочные плоды и другую пищу, напрасно предлагала ему ароматное вино — он был ко всему равнодушен.
Опечаленная упорством пленника, отвергавшего все, чем она его угощала, девушка подошла поближе к погруженному в раздумье Пери и приподняла ему голову.
Столько огня было в ее глазах, столько любовной истомы в улыбке, столько страсти во всех движениях, что пленник мгновенно понял, какая роль предназначена этой девушке: айморе, по своему обычаю, дарили приговоренному к смерти подругу и спутницу, которая должна была скрасить ему уход из жизни, разделить с ним его последние минуты.
Он с презрением отвернулся. Он отказался от цветов, так же как прежде отказывался от пищи, отверг теперь хмель наслаждения, как перед этим отверг хмель вина.
Девушка обняла его и стала нашептывать какие-то прерывистые слова на языке айморе, которого Пери не понимал. Может быть, то была мольба, может быть, слова утешения, которыми она хотела смягчить его скорбь.
Она не догадывалась, что для индейца это было счастье, что он ожидал пытки, как осуществления давней мечты, как удовлетворения некоего заветного желания, которое он долго лелеял.
Да и могла ли она, бедная дикарка, ощутить это, понять подобные чувства? Она знала одно: Пери умрет, она должна стать усладой его последних минут. И исполнение этого долга приносило ей радость.
Почувствовав, что руки девушки обвились вокруг его шеи, Пери резким движением оттолкнул ее. Отвернувшись от нее, он сквозь листву старался разглядеть, скоро ли айморе приступят к жертвоприношению.
Индианка взирала на него все так же печально, она не понимала, почему он ее оттолкнул. Она была хороша собой; любви ее добивались все молодые воины племени; отец ее, старый касик, берег дочь, чтобы отдать ее самому храброму пленнику или самому могущественному победителю.
Так прошло немало времени; потом девушка снова подошла к Пери, взяла большой, наполненный кауимом кувшин и поднесла его пленнику с улыбкою и уже почти с мольбою.
Индеец снова отвернулся. Тогда она кинула кувшин в реку и, сорвав с дерева пахнущий медом румяный плод кардо64, приложила его к губам Пери.
Он отверг и этот дар, как перед этим отверг вино. Девушка бросила и его в реку. Она подошла к индейцу и приблизила к его губам свои алые губы, чуть приоткрыв их, словно в ожидании поцелуя.
Пери закрыл глаза и стал думать о своей сеньоре. Мысль его, словно освобождаясь от всего земного, взлетала куда-то высоко, где она была свободна и чиста, где над нею не властны были чувства, способные поработить человека.
Но вместе с тем Пери ощущал горячее дыхание индианки; оно обжигало ему лицо. Он приоткрыл глаза и увидел, что девушка стоит перед ним все в той же позе, ожидая ласки, порыва нежности от того, кого ей приказали любить и кого она нежданно-негаданно полюбила на самом деле.
В жизни диких племен, столь близкой к природе, ни условности, ни предрассудки не сковывают сердечных влечений, любовь у них — полевой цветок, которому, чтобы распуститься, достаточно нескольких часов, капельки росы и одного солнечного луча.
В цивилизованном мире, напротив, настоящее чувство становится цветком экзотическим: оно растет и расцветает только в теплице. Это удел немногих — тех, чьи сердца полны огня, чьи страсти пламенны и упорны.
Увидав в разгаре сражения, что Пери бьется один против всего ее племени, индианка восхитилась. Потом, когда он сдался в плен, она нашла, что он красивее любого из воинов.
Отец предназначил ее врагу, которого должны были принести в жертву. И случилось так, что она сначала залюбовалась им, потом в ней пробудились желания, потом она полюбила — и все это через несколько часов после того, как увидала его впервые.
Но Пери оставался холодным и равнодушным, он не принимал этого мимолетного чувства, которое появилось на свет с началом дня и вместе с этим днем должно было умереть. Он возвращался к неотступно преследовавшим его воспоминаниям. Он был непоколебим.
Повернувшись к ней спиной, он поднял глаза к небу, чтобы не видеть лица индианки, которое тянулось к нему, как иные цветы все время поворачиваются к солнцу.
И вдруг среди листвы он увидел одну из тех полных непосредственной прелести картин, которые открываются в тропических лесах тем, кто наблюдает природу и жизнь самых нежных ее созданий.
Две корришо65, крохотные птички, свившие себе гнездышко на ветке дерева, почувствовав близость человека и запах дыма под деревом, решили перенести на другое место свое жилище из соломы и хлопка.
Самец разламывал старое гнездо клювом, а самка переносила соломинки в то место, где им предстояло свить себе новое. Окончив эту работу, они прильнули друг к другу, а потом, взмахнув крылышками, улетели, чтобы унести с собою свою любовь и спрятать ее от посторонних глаз.
64
Кардо — плод дерева урумбебы и других кактусовых. Кожура его красная, мякоть — белая, а семена — черные.