Я под солнцем жизни жарюсь,
я в чаду любви томлюсь,
а когда совсем состарюсь —
выну хер и заколюсь.
Затаись и не дыши,
если в нервах зуд:
это мысли из души
к разуму ползут.
Когда я крепко наберусь
и пьяным занят разговором,
в моей душе святая Русь горланит
песни под забором.
Кипит и булькает во мне идей и
мыслей тьма,
и часть из них еще в уме,
а часть — сошла с ума.
Столько стало хитрых технологий,
множество чудес доступно им,
только самый жалкий и убогий
хер живой пока незаменим.
Если на душе моей тревога.
я ее умею понимать:
это мировая синагога тайно
призывает не дремать.
Я знаю, зрителя смеша,
что кратковременна потеха,
и ощутит его душа
в осадке горечь после смеха.
По жизни я не зря гулял,
и зло воспел я, и добро.
Творец не зря употреблял
меня как писчее перо.
Прорехи жизни сам я штопал
и не жалел ни сил, ни рук,
судьба меня скрутила в штопор,
и я с тех пор бутылке друг.
Я слишком, ласточка, устал
от нежной устной канители,
я для ухаживанья стар —
поговорим уже в постели.
Хоть запоздало, но не поздно
России дали оживеть,
и все, что насмерть не замерзло,
пошло цвести и плесневеть.
Любовь завяла в час урочный,
и ныне я смиренно рад,
что мне остался беспорочный
гастрономический разврат.
Нам потому так хорошо,
что, полный к жизни интереса,
грядущий хам давно пришел
и дарит нам дары прогресса.
Всего лишь семь есть нот у гаммы,
зато звучат не одинаково:
вот точно так у юной дамы
есть много разного и всякого.
Сегодня думал я всю ночь,
издав к утру догадки стон:
Бог любит бедных, но помочь
умножить ноль не может Он.
Поскольку много дураков
хотят читать мой бред,
ни дня без глупости — таков
мой жизненный обет.
Жаль Бога мне: святому духу
тоскливо жить без никого:
завел бы Он себе старуху,
но нету ребер у Него.
Когда кому-то что-то лгу,
таким азартом я палим,
что сам угнаться не могу
за изолжением моим.
При всей игре разнообразия
фигур ее калейдоскопа,
Россия все же не Евразия,
она скорее Азиопа.
На все глядит он опечаленно
и склонен
к мерзким обобщениям;
бедняга был зачат нечаянно
и со взаимным отвращением.
Если хлынут, пришпоря коней,
вновь монголы в чужое пространство,
то, конечно, крещеный еврей
легче всех перейдет в мусульманство.
Себя из разных книг салатом
сегодня тешил я не зря,
и над лысеющим закатом
взошла кудрявая заря.
За то, что теплюсь легким смехом
и духом чист, как пилигрим,
у дам я пользуюсь успехом,
любя воспользоваться им.
Женился на красавице
смиренный Божий раб,
и сразу стало нравиться
гораздо больше баб.
Я к веку относился неспроста
с живым, но отчужденным интересом:
состарившись, душа моя чиста,
как озеро, забытое прогрессом.
Потоки слов терзают ухо,
как эскадрилья злобных мух:
беда, что недоросли духа
так обожают мыслить вслух.
Везде, где можно стать бойцом,
везде, где бесятся народы,
еврей с обрезанным концом
идет в крестовые походы.
Не по воле несчастного случая,
а по времени — чаша выпита —
нас постигла беда неминучая:
лебедой поросло наше либидо.
Весна — это любовный аромат
и страсти необузданный разлив;
мужчина в большинстве своем женат,
поэтому поспешлив и пуглив.
Споры о зерне в литературе —
горы словобудной чепухи,
ибо из семян ума и дури
равные восходят лопухи.
Переживет наш мир беспечный
любой кошмар как чепуху,
пока огонь пылает вечный
у человечества в паху.