ебе на пользу, ты выглядишь намного лучше. Скоро и сон придет в норму, вот увидишь, – сказал он тихим и добрым голосом, которым любящие родители разговаривают со своими детьми. – Мы сделаем все, чтобы ты поправилась. Полукровка сначала смущенно опустила глаза, но потом вернула полный благодарности взгляд наставнику. Хаармвин почувствовал себя лишним. Тем временем Селдримхар продолжал:– Ты же понимаешь, о чем я спрашиваю? О твоем имени? – полукровка кивнула. – Оно у тебя есть? – второй кивок она словно выдавила из себя. – Я знаю, почему ты продолжаешь молчать. Когда ты остаешься один во всем мире, проще прекратить издавать какие-либо звуки. Тогда меньше шансов, что ими ты навлечешь на себя еще большую беду. Но теперь тебе ничего не угрожает. Ты не одна, и нам хочется узнать, как мы можем к тебе обратиться. Обратиться как к другу.Полукровка отвернулась от Селдримхара, хмуря брови. Хаармвин почувствовал новый прилив раздражения. – Она даже не хочет слушать, – сказал он. – Бесполезно, брось это…– Ты груб, Хаармвин, – вдруг одернул его наставник. Он не повернул головы и даже не повысил голос, но принц вмиг почувствовал себя глупым юнцом. – Пусть ты и стремишься помочь ей, ты видишь в ней только дикого зверя. Поэтому ты становишься нетерпелив, поэтому злишься. И отчего-то ты не понимаешь, что раз ты чувствуешь вашу связь, то и она тоже. Чувствует все твои метания, но не может понять их природу. И так как она привыкла, что за непонятными и явно неположительными эмоциями следуют боль и страх, она не разговаривает с тобой. – По-твоему, она просто не хочет со мной говорить? – не веря своим ушам, произнес Хаармвин. Ничего подобного даже не приходило ему в голову. – Я увез ее от людей и спас. Продолжаю спасать каждый день с того момента.– И это славный поступок, мой мальчик. Но он был вызван чувством долга и справедливости и зовом печати истинной половины, а не милосердием.– Она уже давно позабыла, что такое милосердие, потому что после матери никто не дарил ей его. Как она может понимать эти различия?– Хаармвин, хоть она похожа на ребенка, сознание у нее все же как у взрослого существа – пусть нам пока и не понятно, как ей удалось сохранить его. Она не враг, не зверь и не несмышленое дитя. Она лишь несчастное существо, которое за всю жизнь видело только гнев, потому что родилось не таким как все. Но, тем не менее, она имеет право на жизнь, на заботу и на любовь - как ты, как я и любой на этом свете. – Полукровка дернулась как от удара и повернулась к Селдримхару, продолжая хмурить брови. Хаармвин заметил, что глаза ее странно заблестели. Наставник улыбнулся ей. – В тебе есть возможности, умения и таланты, которые просто никто еще не разглядел. Ведь тебе не дали для этого ни единого шанса. Я научу тебя всему, что сама захочешь. Раз боги привели тебя к нам, значит на то была причина, и наша миссия в том, чтобы сделать тебя частью нашего мира – светлого, а не темного и затхлого, словно темница. Хаармвин не мог описать то, что чувствовал, пока Селдримхар говорил. В какой-то момент он понял, что просто не может отделить свои эмоции от эмоций полукровки – в ней поднялось что-то, откликнулось на слова наставника. Он еще не чувствовал такой бури внутри нее. Похоже, до этого момента он просто не чувствовал ее душу.Слезы покатились по ее щекам – лицо все еще было слишком худым, но кожа уже не натягивалась на скулах, грозясь порваться, словно старая ткань. Тем не менее, дорожки слез на темной коже выглядели как трещинки. Хаармвин подумал, что это часть страхов ломалась внутри нее. – Назови нам имя, которое дала тебе мать, – сказал Селдримхар. – Вот увидишь, как только ты позволишь себе и нам произносить его, ты выберешься из своей темницы.Ответом ему послужил громкий всхлип. Полукровка тяжело задышала и, кажется, вдруг перестала моргать, глядя куда-то сквозь Селдримхара. Тяжелые слезы просто переваливались через края век. Пальцы ее подрагивали. Она искала путь из клетки. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем ее тонкие губы вдруг разомкнулись и беззвучно что-то произнесли. Хаармвин, едва не упустивший это невесомое движение, хотел было дернуться или что-то сказать, но Селдримхар только качнул головой, заметив порыв. Этим движением он словно просил дать ей еще немного времени. Губы снова разомкнулись.– Меня, – не слова, а скорее выдохи. – Мама. Звала. Итой.Слова выкатывались из ее рта, словно были тяжелыми валунами и едва ли пролазили через горло. Имя Хаармвина она повторяла вновь и вновь много лет подряд, но другие были ей чужды и как будто не очень приятны. Тем не менее, она заговорила. Теперь Хаармвин забыл, что нужно делать, чтобы звуки превращались в речь.– Твое имя – Ита? – переспросил Селдримхар.– Ита, – повторила полукровка и закивала головой, убеждая в этом то ли их, то ли себя. – Ита. – Ита – это очень красивое имя, – похвалил Селдримхар, сжимая ее предплечье, чтобы завоевать внимание. Полукровка перевела на него осознанный и шокированный взгляд. – Вообще-то в языке эльфов есть такое слово. Хочешь, Хаармвин переведет его для тебя?Красные глаза метнулись к принцу, который в то же мгновение вышел из оцепенения. Хаармвин смотрел на нее такими же широкими глазами, какие были у нее – теперь, назвав свое имя, она перестала быть безликим существом, которое он вынужден был оберегать. Имя делало ее часть целого народа, о чем и говорил Селдримхар. – Да, – сказала Ита, продолжая смотреть на Хаармвина. – Хочу. Прочистив горло, Хаармвин потер лицо ладонью, чтобы прервать на пару мгновений зрительный контакт. Наверное, он неосознанно представлял, что полукровка останется всегда просто полукровкой. Ошибаться было неприятно. – На языке эльфов Ita значит «возлюбленная».