– Война несет с собой только разрушения и боль – не важно, с какой целью и по каким причинам она была развязана. Она всегда означала и будет означать только одно – страдание. Это жар костров, горящих лесов, домов и тел. Это лязг мечей, разрывающий перепонки в начале твоей войны и становящийся комариным писком к концу. Это слезы матерей, отцов, сыновей и дочерей. Но больше всего – это кровь, которая заливает землю и выжигает все живое. Я был очень молод для этой войны. И мне думается, что для нее нет подходящего возраста. Она просто приходит на твой порог, не спрашивая, сколько тебе лет и здоров ли ты; и ты встречаешь ее, чтобы жить и дать жизнь другим. До бойни я встречался с темными эльфами лишь однажды: атмосфера накалялась, и эльфийское братство приняло решение собрать переговоры. Закончились они неудачно. Помню взгляды, которые бросали на нас дроу – горящие, цепкие, они словно видели меня насквозь, знали все мои слабые места и готовились нанести удар.Когда количество этих взглядов, брошенных в ярости, перевалило за тысячи, я начал замечать, что и мои глаза стали такими же. И дело было не в цвете, конечно, а в том, какую грядущую боль обещали они. Я ненавидел замечать свое отражение в отсвете меча или в доспехе товарища. В какие-то моменты мне казалось, что это все не закончится никогда, что я вечно буду рубить мечом, разить стрелой, проливать кровь и прощаться с друзьями, отдававшими жизнь во имя победы, приближение которой откладывалось снова и снова. Каждый день начинался со страха, которому нельзя было давать волю. Больше всего я боялся даже не за себя и отца, вместе со мной мчащегося по полю брани, а за маму. В кошмарах видел, как темные одерживали верх, врывались в наш замок и казнили ее под глумливый смех и оскорбления. Думал, что с ней станет, если придет весть, что кто-то из нас – или мы оба – погибли. И снова боялся, что, скорее всего, мама ушла бы следом за нами. В какой-то момент я отдал приказ о том, что ни один эльф, который будет отправлен в замок с вестями, не должен рассказывать о моем или отцовском действительном состоянии, передавая матери лишь то, что у нас все в порядке настолько, насколько это возможно. Отец не сказал ни слова против моего приказа. Ты уже плачешь, хотя сама хотела услышать мою историю, а я почти не начал рассказ.
Ита, взятая врасплох оборвавшейся речью и обращением к ней, громко всхлипнула. Руки, которыми она обнимала себя, взметнулись к лицу, и она принялась стирать слезы, которые не останавливались. Хаармвин повернул к ней голову, и его губ коснулась печальная улыбка.
– Бери свой плащ, чтобы не замерзнуть, и иди сюда.
Не произнося ни слова и повинуясь его просьбе, Ита поднялась с места и спустя несколько мгновений встала около Хаармвина. Принц чуть отодвинулся от костра и указал рукой на освободившееся место.
– Ложись рядом. Я знаю, что тебе страшно сидеть одной.
Снова проведя руками по щекам, Ита одним движением постелила на землю свой плащ и легла. Несмело она придвинулась ближе к Хаармвину и, не встретив возражения, положила голову ему на грудь, сворачиваясь клубком под его боком. Оторвав взгляд от ее затылка и снова устремив его вверх, Хаармвин продолжил говорить:
– Война сильно изменила меня, ты права. И это до смешного закономерно: нельзя оставаться прежним, увидев своими глазами смерть. Каким я был до войны? Я не помню точно, все размылось и поменялось местами. Хочется верить, что я не был ханжой и не был самовлюблен из-за своего положения или власти.
– Уверена, что ты не был таким, – шепнула Ита куда-то в солнечное сплетение, подкладывая под щеку ладонь.
– Война растянулась на тысячи миль. Иногда даже забывается, что дроу пытались захватить не только чащи Коэхала и наше Лесное королевство, с тем же остервенением они накинулись на Речные и Озерные земли, добрались даже до горных пиков, сокрытых облаками, чтобы уничтожить и небесных эльфов, нападали на одиноких отшельников и пытались выследить Странствующих.Темные не знали пощады, не брали пленных, не хоронили павших. Им не нужны были золото, знания, эльфийки и рабы. Только лишь безграничная власть и полное господство, новое место для жизни.
Хаармвин говорил так долго, что голос его охрип. Он чувствовал, как подрагивали плечи Иты, и видел, как она вытиралась слезы. Воспоминания и мысли накатывали на него волнами, но, как ни странно, они не сшибали его с ног, оставляя захлебываться болью и солью. Чем больше он говорил, тем лучше ощущал себя. Каменное сердце покрывалось трещинами и хотело забиться, сбрасывая с себя засохшую пыль и грязь.
– Иногда мне кажется, что вся ненависть, которую я чувствовал на протяжении войны, так и осталась внутри меня и не денется никуда, сколько бы ни прошло лет, – задумчиво произнес Хаармвин и замолчал. Силы и мысли кончились. Он не знал, что сказать еще.